В Калуге я прожила затем безвыездно три года. Переводов, как я уже писала, достать было нельзя, и потому я принялась за другой заработок, а именно -- стала давать уроки музыки. В первую же зиму я достала их массу, так что по целым дням бегала по урокам. В Калуге у нас были очень близкие знакомые -- Языковы и Кавтарадзе. Языков был несколько причастен к литературе тем, что был действительным другом Белинского и знал коротко весь литературный кружок того времени. Это был почтенный, очень образованный старик, в семье которого мы были как родные.
Но с товарищем прокурора Кавтарадзе мы были еще ближе. Это были действительные наши друзья, с которыми мы виделись постоянно. Николай Васильевич в те времена еще был человеком с очень горячим характером и очень часто ссорился с Языковой, толстой и почтенной особой. Они, бывало, даже доходили до того, что поругаются и Николай Васильевич уйдет, говоря:
-- Никогда нога моя тут больше не будет.
И затем, спустя некоторое время, то есть почти что на другой же день, становятся опять друзьями.
Не помню, что такое случилось, но меня в один день собрали в путь, и я уехала в Петербург хлопотать о переводе в какой-нибудь лучший город. Николай Васильевич, естественно, страшно волновался, что видно по его письмам.
<Калуга> 25 января 1874 года
Друг Людя. В "Московских ведомостях" телеграмма от 22-го о высочайшем повелении об облегчении участи. В том же виде, как писали и в "Новом времени". Если известие несомненно, то начнется переписка, разъяснения и представления губернаторов. Не меньше месяца. Не поможет ли твое личное присутствие, чтобы миновать эту длинную процедуру? Губернаторская аттестация к 1 января уже в Петербурге. Баранова тоже. Кроме того, еще в марте или апреле прошедшего года Баранов представлял III Отделению, что полагает совсем снять с меня надзор. Наконец увольнение меня в Петербург -- все это, мне кажется, слишком говорит в мою пользу, чтобы делать новые запросы губернатору и жандарму. Воздействуй, чтобы III Отделение сообщило прямо департаменту полиции исполнительной предписание сюда. Мне кажется это возможным, если захотят. Проси о снятии надзора совсем. А где жить?"
<Калуга> 2 февраля 1874 года
Голубушка Людя, а мне кажется, что Петербург тебя обманул и что тебе даже скучно.
А вот какое дело ты мне обделай, но непременно. Сегодня я высылаю Благосветлову "Попытки русского сознания". Статья вторая, а первая должна быть в январской книжке. Там ли она или Благосветлов не поместил? Потом, он мне пишет, что должен был пожертвовать в ней "Сперанским". Мне это больно не потому, что пропал целый лист, а потому, что "Сперанский" -- лучшая глава статьи, что в ней я говорю то, чего о Сперанском не говорили. Посылая сегодня вторую статью (не забудь: "Попытки русского сознания"), я бы желал, чтобы она была помещена вся -- больше трех листов ни за что не составит. Мне важны не три листа, а полнота статьи; если Благосветлов ее разобьет на две, то положительно в ущерб цельности впечатления на мысль и отнимет от статьи силу. Итак, уладь. Возьми с него честное слово, или как там делается, но чтобы статья явилась вся. Сокращения домашней цензуры дадут ему возможность сделать ее короче. Но пусть выковыривает заведомо не цензурные места, а не уродует ее и не истребляет последовательности.
При сохранении целости позволяю выставить мое имя, а иначе ни за что".
Свободное копирование
