Так как матери моей удалась профессия музыкантши, то она стала пробуждать и во мне любовь к музыке и для того часто брала меня в оперу. В те времена в Петербурге была немецкая труппа с знаменитой примадонной Генефетер. Я помню, что бетховенская опера "Фиделио" произвела на меня очень сильное впечатление. Мы с матерью спали в той комнате, где жила прежде прабабушка, и по вечерам, когда Оля, уложивши меня, уходила спать, а матери еще не бывало дома, я стаскивала с кроватки тюфяк на пол, а сама задрапировывалась в простыню и начинала петь арии из "Фиделио". Особенно часто повторялось мною то место, где Леонора, сидя на краю могилы, поет и падает, и я, взяв высокую ноту, падала на тюфяк.
Как я уже сказала, знакомство мое с Настей не прекращалось, и вот в светлый и летний вечер Оля повела меня на улицу к соседнему дому смотреть невесту: это мать Настина выходила замуж за Масальского, автора "Стрельцов". Моя мать была с нею очень дружна и, одевшись очень нарядно, отправилась к невесте, мы же с Олей встали у подъезда, под балконом. Вдруг с балкона меня окликнула Настя и тотчас же объявила, что мама уже надевает чулки. Она страшно суетилась, беспрестанно убегала в комнаты и, выбегая на балкон, кричала мне, какую принадлежность костюма надевает ее мама. Должно быть, она перечислила все принадлежности, потому что публика много над этим хохотала.
С этого времени возникло наше знакомство и тесная дружба с домом Масальских.
Вслед за появлением новых знакомых приехал из Перми отец, а бабушка взяла из Смольного монастыря дочь. В нашей квартире произошло полное перемещение. Шахова уехала. Внизу под нами были взяты две комнаты и кухня; в этой квартире поместились бабушка с младшей дочерью, и мы туда ходили обедать. Появление смолянки, тетки, и институтки из патриотического института, Надежды Васильевны Шелгуновой, решило мою судьбу. Я знаю, что тетка Анна Егоровна плакала, что ее заставляли раздеваться при собаке, говоря, что это стыдно; на улице при виде мужика вскрикивала и пряталась за тем лицом, с которым шла, и находила, что слово бык -- слово неприличное, а надо говорить, что: "Вот идет говядина". Вместе с этим мать застала двух институток в зале, у окна, в страшно горячем разговоре. Анна Егоровна, сверкая глазами, грозила убить Надежду Васильевну, если та подойдет к окну и покажется молодому человеку, жившему напротив нас.
-- Какие дуры! -- вскричала моя мать и затем твердо заявила, что дочь свою ни за что не отдаст в закрытое заведение.
Теща очень скоро не ужилась с зятем, и после одной очень крупной ссоры бабушка переехала с тетей Анной Егоровной на отдельную квартиру, и я ходила к ним каждый день учиться грамоте, которую я стала хорошо понимать. В музыке я делала большие успехи и семи лет играла в четыре руки на вечере у Очкиных. Я помню очень хорошо, что мне было семь лет, потому что мальчики острили по этому случаю таким образом:
-- Сколько тебе лет? -- спрашивал старший Очкин.
-- Семь,-- скромно отвечала я.
-- Ну, так я тебя съем,-- громко кричал он, бросаясь на меня, и я с испугу всякий раз отскакивала.
В это время мать взяла для меня маленькую француженку, мне ровесницу, Корнелию, и она жила у нас для разговора.
Тетя Анна Егоровна очень скоро сделалась невестой и вышла замуж. День ее свадьбы сохранился в моей памяти. Я очень хорошо помню, как одевались моя мать и невеста, которой башмаки надевал один из моих братьев.
На моей матери было светлое зелено-серое платье и берет, с которого я не спускала глаз. Берет был сделан из черного бархата, в виде маленькой тирольской шляпы с розаном, а на розане сверкала капля росы, которая казалось мне леденцом и возбуждала желание откусить ее.
Когда молодые приехали от венца, то на диване сидела известная в то время дама-благотворительница Татьяна Борисовна Потемкина, и рядом с нею очень бледная и поразительно красивая девушка, которую звали султаншей. Это была дочь какого-то султана, жившая у Потемкиной. Бледность ее объясняли несчастной любовью. Она, как говорили, была влюблена в кого-то при дворе, но отец сказал ей, что проклянет ее, если она выйдет замуж за христианина.
Муж моей тетки, красавец мужчина, лужский помещик, оказался не совсем хорошим мужем. Где-то на вечере он выпил и, поехав домой с молодой женой, в пылу ревности стал ее душить хвостами, которые тогда носили, а потом приказал кучеру ехать под мост, чтобы утопить ее в проруби. Но кучер, зная своего барина, не только на это не согласился, а высадив собиравшегося вытащить барыню из саней, ударил по лошадям и увез молодую в город, прямо на Васильевский остров к бабушке.
Тетка прожила у матери недолго. Бабушка не принимала ни самого виновного, ни писем от него; но вот раз вечером она куда-то ушла, а тетка села давать мне урок музыки; вдруг дверь отворилась, и в комнату вошел изверг-муж. Я так и замерла на своем месте, а тетка не только не испугалась, но тотчас же ушла с ним в другую комнату. Я слышала, как там плакали и муж и жена, и затем тетя вышла и просила меня передать бабушке, что она уехала с мужем.
