В стране вечного покоя

В стране вечного покоя

Жители Урянхая, сойоты, гордятся тем, что являются истинными буддистами, исповедуя совершенное учение святого Рамы и приобщаясь одновременно к глубочайшей мудрости Шакья-Муни[1]. Они последовательные враги всяческих войн и вообще любого пролития крови. В тринадцатом веке они предпочли покинуть свои исконные земли и уйти на север, нежели сражаться за Чингисхана и стать подданными его империи, хотя грозный завоеватель мечтал видеть в рядах своего воинства этих великолепных наездников и метких лучников. Трижды приходилось сойотам отходить на север, чтобы уклониться от службы в войсках захватчиков, зато до сих пор никто не может сказать, что они запятнали себя кровью. Возлюбив мир, они неколебимо отстаивали его. Далее жестокосердые китайские правители не смогли в полной мере насадить в этой мирной стране свои бесчеловечные порядки. Подобным же образом проявили себя сойоты и теперь, когда обезумевшие от крови и злодеяний русские принесли с собой заразу на их землю. Они упорно уклонялись от встреч с красногвардейцами и красными партизанами, отступая с семьями и скотом на юг, в отдаленные провинции Кемчик и Солджак. Восточная часть этого потока эмигрантов тащилась по долине Бурет-Хея, где мы частенько обгоняли отдельные сойотские семейства, погонявшие свои стада.

Мы быстро продвигались вперед вдоль извивающихся берегов Бурет Хея и спустя три дня начали восхождение на хребет, разделявший долины Бурет-Хея и Каргы. Подъем был крут, горную тропу то и дело преграждали стволы рухнувших лиственниц, попадались, как ни странно, и болотистые места, где наши лошади мгновенно увязали. Выбравшись из топи, мы вновь вступали на опасную тропу; лошади постоянно спотыкались, и из-под их копыт летели в пропасть крупные и мелкие камни. Происхождение тропы было явно ледниковым, и путь по ней чрезвычайно утомил наших животных. Иногда тропа приближалась к самому обрыву, и тогда потревоженные нами камни и песок сползали вниз целыми пластами. Помнится, одну гору целиком покрывал слой сыпучего песка. Нам пришлось покинуть седла и, взяв лошадей под уздцы, осторожно идти пешком милю или две, подчас проваливаясь по колено в подвижную массу. Неосторожное движение — и мы покатились бы дальше, в пропасть. Одной лошади не повезло. Утопая по грудь в песке, она не смогла вовремя найти опору и продолжала съезжать вниз, пока не рухнула в бездну. С ней было все кончено. Только треск деревьев отмечал ее путь к гибели. Немного выждав, мы осторожно спустились по крутому склону, чтобы снять с несчастного животного седло и столь нужный нам груз. Немного дальше мы вынуждены были оставить еще одну лошадь, которая проделала с нами весь путь от северной границы Урянхайского края. Видя тяжелое ее состояние, мы освободили ее от груза, но это не помогло, не действовали также наши окрики и брань. Лошадь стояла, понурив голову, и выглядела такой измученной, что было ясно: ее земной путь, полный каторжного труда, завершен. Присутствующие при осмотре сойоты потрогали ножные мышцы лошади, затем, взяв в руки морду, поводили ею из стороны в сторону и, внимательно приглядевшись к реакциям животного, вынесли приговор:

— Лошадь дальше не пойдет, у нее высохли мозги.

Тем же вечером, поднявшись на вершину хребта, мы с радостью обнаружили там обширное плато с прекрасными лиственницами. Среди них тут и там были разбросаны юрты сойотов-охотников, покрытые корой вместо обычных шкур. Из этих временных жилищ тут же повыскакивало около десятка мужчин с ружьями. Они кричали, что хан Солджака запретил здесь проезд, не желая видеть в своих владениях убийц и грабителей.

— Возвращайтесь откуда пришли, — посоветовали они, глядя на нас со страхом.

Ничего не ответив, я поспешил притушить разгоревшуюся ссору сойота с одним из моих офицеров.

Указав на бегущую внизу, в долине, речушку, я поинтересовался, как ее величают.

— Ойна, — ответил сойот. — Там проходит граница ханских владений, дальше путь для вас закрыт.

— Ну что же, — отозвался я. — Но вы нам позволите немного передохнуть и согреться?

— Конечно, конечно, — загалдели гостеприимные сойоты и повели нас в свои юрты.

По пути я, улучив момент, угостил старого сойота сигаретой, а другому, помоложе, вручил коробку спичек. Один сойот все время плелся позади нас, прикрывая рукой нос.

— Он что, болен? — поинтересовался я.

— Да, — печально отозвался старик. — Это мой сын. У него два дня шла носом кровь, и он очень ослаб.

Я остановился и подозвал молодого человека.

— Расстегни верхнюю одежду, — потребовал я. — Приоткрой шею и грудь и запрокинь повыше голову.

Я сжал ему яремную вену, подержал так несколько минут, а затем, отпустив руки, сказал:

— Кровь больше не пойдет. Иди к себе в юрту, отдохни.

Мои «таинственные» манипуляции произвели на сойотов сильнейшее впечатление. Старик прошептал со страхом и восхищением:

— Та-лама! Та-лама! (Великий врач.)

В юрте, пока мы пили горячий чай, старик сидел, глубоко задумавшись. Затем, переговорив на своем языке с товарищами, торжественно объявил:

— У жены хана болят глаза. Хан будет доволен, если мы приведем к нему Та-ламу. Он не накажет меня: ведь путь закрыт только для плохих людей, а хорошим мы всегда рады.

— Поступай как знаешь, — сказал я, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно равнодушнее. — Хотя я и умею лечить глазные болезни, но, если надо, поверну назад.

— Нет, нет! — испуганно вскричал старик. — Я сам отведу тебя к хану.

Сидя у костра, он высек огонь кремнем и закурил трубку. Простодушно обтерев мундштук рукавом, предложил затянуться и мне. Я был на высоте — проявив ответную любезность, поднес трубку ко рту. Старик предложил трубку поочередно каждому из нас, а в ответ получил сигареты, немного табаку и спички. Этот ритуальный обмен подарками окончательно подтвердил дружеские намерения обеих сторон. Постепенно в юрту набилось много народу — мужчины, женщины, дети, за ними потянулись и собаки. Негде было повернуться. Вперед выступил лама с гладко выбритыми щеками и головой, одетый, как подобает его касте, в ниспадающий тяжелыми складками красный балахон. Не только одеждой, но и самим выражением лица он разительно отличался от грязных собратьев с их сальными косами, торчащими из-под войлочных шапок, украшенных беличьими хвостами. Лама отнесся к нам чрезвычайно дружелюбно, только все время алчно посматривал на наши золотые кольца и часы. Жадность этого слуги Будды я тут же решил употребить себе во благо. Вручая ламе пачку чая и сухари, я дал ему понять, что нуждаюсь в лошадях.

— У меня есть лишний конь. Хочешь — купи. Но русских денег мне не надо. Лучше давай меняться.

Мы долго торговались, и в результате за обручальное кольцо, плащ и кожаную суму я получил отличного коня, который нам был так необходим после гибели вьючной лошади, и козленка в придачу. Сойоты накормили нас вдоволь жирным бараньим мясом и оставили на ночь. Утром старый сойот повел нас по тропе, лавирующей между болотами и скалами. Моя лошадь была крайне измучена, так же как и лошади моего друга и еще трех офицеров, — нечего было и мечтать добраться на них до Косогола, и мы надеялись купить в Солджаке новых. Но вот на нашем пути начали попадаться скопления юрт, вокруг пасся скот и лошади. Наконец мы достигли временной ханской резиденции. Наш проводник поехал вперед на переговоры, на прощание еще раз пылко заверив нас, что хан будет в восторге от знакомства с Та-ламой, но в его глазах читались сомнение и страх за свою инициативу. Поспешив следом за ним, мы вскоре выехали на просторную поляну, поросшую мелким кустарником, отсюда была хорошо видна стоящая на берегу реки большая юрта, украшенная развевающимися на ветру желтыми и синими флажками. Сомнений не было — здесь жил сам хан. Старый сойот вскоре вернулся, сияя от радости, и, протянув к нам руки, прокричал:

— Нойон ждет вас! Он счастлив познакомиться с вами!

Теперь мне предстояло превратиться из воина в дипломата. У ханской юрты нас встретили двое придворных в остроконечных монгольских шапках с щегольскими павлиньими перьями. С низким поклоном они пригласили «чужеземного нойона» пожаловать к хану. Вместе со мной в юрту вошли также мой друг и татарин. Внутри, в пестром великолепии дорогих шелков, мы еле различили тщедушного морщинистого старичка с гладко выбритым лицом. Его лысый череп венчала остроконечная бобровая шапка, с верха которой спускалась к спине темно-красная шелковая лента, обвивающая павлиньи перья. На носу торчали огромные китайские очки. Он восседал на низких подушках, нервно перебирая четки. Это и был хан Солджака и настоятель буддийского монастыря. Он сердечно приветствовал нас и пригласил садиться поближе к пылавшему в медной жаровне огню. Молодая, на диво красивая ханша подала нам чай с китайскими сладостями. После чая мы закурили, и, хотя хан как лама не курил табак, он все же из вежливости подносил к губам предлагаемые ему трубки, угощая нас в ответ табаком из табакерки зеленого нефрита. Соблюдая этикет, мы ждали, что скажет нам хан. Тот поинтересовался, удачно ли проходит наше путешествие и каковы наши дальнейшие планы. Я был с ним откровенен и в конце рассказа просил его, если возможно, позаботиться об остальных моих спутниках и о лошадях. Хан охотно согласился приютить всех нас и тут же приказал слугам приготовить для нас четыре юрты.

— Я слышал, что чужеземный нойон — великий врач, — сказал наконец хан.

— Да, я умею лечить некоторые болезни, и у меня есть с собой нужные лекарства, — ответил я. — Но сам я не врач и занимаюсь другой наукой.

Этого хан уразуметь не мог. Он простодушно полагал, что человек, умеющий лечить какую-то болезнь, — обязательно врач.

— У моей жены вот уже два месяца болят глаза, — пожаловался он. — Помоги ей.

Я внимательно осмотрел глаза ханши. У нее был примитивный конъюнктивит от вечного дыма и грязи. Татарин принес мою аптечку. Я промыл ханше глаза борной кислотой и закапал слабый раствор сульфата цинка и немного кокаина.

— Вылечи меня, — взмолилась ханша. — Не уезжай, пока не вылечишь. Мы дадим вам все — овец, молока, муки. Я лью слезы целыми днями, и мои красивые глаза, которые муж сравнивал со звездочками, стали совсем красными. Я этого просто не вынесу. Не вынесу! — Капризно топнув ножкой, она кокетливо улыбнулась мне и спросила: — Ты меня вылечишь? Да?

Хорошенькие женщины всюду одинаковы, живут ли они на залитом огнями Бродвее, на величественных берегах Темзы, на оживленных бульварах шумного Парижа или в убранной шелками юрте на лиственничном склоне Танну-Ола.

Мы провели у хана десять дней, окруженные вниманием и заботой его семейства. За это время мне удалось полностью вылечить ханшу, очаровавшую восемь лет назад старого хана. Она радовалась как дитя и не выпускала из рук зеркальце.

Хан подарил мне пять великолепных лошадей, десять овец и мешок муки, который мы тут же сменяли на сухари. Мой друг, в свою очередь, вручил хану в качестве сувенира царскую банкноту достоинством в пятьсот рублей с изображением Петра Великого, а я присовокупил к этому небольшой золотой самородок, найденный мной на дне ручья. По приказу хана один из сойотов должен был сопровождать нас до Косогола. Ханское семейство в полном составе проводило нас до монастыря, находящегося в десяти километрах от «резиденции».

В монастырь мы не зашли, а остановились в «дугане», китайском торговом поселке. Китайские купцы глядели на нас враждебно, но тем не менее предлагали на выбор разные товары, особо обращая наше внимание на круглые бутыли (ланхон) со сладкой наливкой (мейголо). Но у нас не было ни серебряных монет, ни китайских долларов, и потому нам оставалось только с вожделением взирать на соблазнительные напитки. Заметив это, хан повелел отпустить нам пять бутылей за его счет.