Целина

Целина

Газетные новости и радиопрограммы, повестки комсомольских собраний, разговоры в очередях-всё начиналось с этого слова «Целина, целина, целина...». Оно появилось внезапно, и сразу же стало лидером всех информационных сообщений, оттеснив на второй план даже традиционные обличения «поджигателей новой войны» во главе с США, которые только и думали, как бы поскорее разгромить первую страну социализма. По радио стала реже звучать боевая песня защитников мира: «Всей земли народ пусть тревогу бьёт-будем мир беречь. Встанем как один, скажем «не дадим вновь войну зажечь», и всё чаще песни о целине.

Что-то созрело в головах высших кремлёвских партийных лидеров, а уж если созрело, то держись крепче, народ! Пошли, пошли эшелоны с «добровольцами», рассыпали их по голым степям Казахстана, Приуралья и Сибири. Даёшь целину, даёшь, даёшь... «А что, мы хуже людей? А у нас тоже есть целина!» - скорее всего так подумали партийные бонзы Киргизстана. «Не к лицу нам отставать от всенародного порыва, ответившего на пламенный призыв родной партии». Обширная казахская территория Кенес Анархай, примыкающая с севера к киргизской плодородной Чуйской долине, издавна использовалась скотоводами-киргизами, как место для зимовки многотысячных «отар» овец, которые заканчивали летний «отгонный» сезон высоко в горах на «джайлоо», то есть на благодатных горных лугах. По осени эти отары спускались с гор на равнину, и не было им «ни числа, ни края»-все дороги были забиты непрерывными шевелящимися валами овец. По краям отар трусили всадники, как две капли воды похожие на описанного выше горного, или степного, гостя нашего города, знатока «забегаловок» и пивных. Перед лошадьми бежали свирепого вида киргизские сторожевые собаки, отлично натасканные на поддержание порядка в движущемся овечьем стаде, а впереди стада выступал круторогий козёл, за которым неотступно следовал весь овечий косяк.

Кенес Анархай и был выбран в качестве подходящего кандидата на роль целины.

Надо сказать, что выбор этот был довольно удачным. Действительно, этот уголок безбрежного Казахстана никогда не обрабатывался и представлял собой слегка всхолмленную равнину с редкими болотцами, почти полностью пересыхающими в знойный летний сезон. К концу лета высыхала и богатая по весне степная трава, а частые степные пожары оставляли обширные площади чёрного выжженного пространства. Зимой равнина заметалась снегом, и зимующие под открытым небом отары переходили на голодный паёк, оставляя горы погибших от бескормицы овец, которых стаскивали в ближайший распадок. Статус целины должен был, по мысли мудрецов из ЦК КП Киргизии, вызвать немедленный взрыв энтузиазма народных масс, который приведёт к капитальному освоению этой полузаброшенной территории. Имелось в виду, что пышная весенняя степная трава будет впрок заготовлена на зиму, а отары овец наконец-то получат утеплённые крытые «кошары», что резко снизит «падёж» стада и увеличит его «приплод».

Итак, «партия сказала-комсомол ответил «есть!», и все комсомольцы республики, в основном школьники и студенты, следуя примеру наших российских товарищей, были призваны на освоение собственной целины. В райкоме комсомола всем «добровольцам» выдали «комсомольские путёвки», и вот, «прощай, моя сторонка, мой дом родной прощай - с путёвкой комсомола я еду в дальний край», как пел искрящийся от радости герой одного из кинофильмов, отправлявшийся, наконец-то, на долгожданную целину.

Было начало лета 1954 года, и было нас десятка полтора «пацанов» - одна из многих комсомольских целинных «бригад». Все мы были из разных школ города, но многие знали друг друга по пионерскому лагерю, а мой «кореш» Валёк тоже попал в эту бригаду. Мы погрузились в неизменный кузов грузовика ЗИС-5, в котором были свалены лопаты, тяпки, деревянные станки для изготовления самана, свёрнутая армейская палатка, два небольших «котла» (не путать с наручными часами!) и покатили в таинственный Кенес Анархай. Сколько было радости от предстоящего путешествия, сколько надежд совершить трудовой подвиг, который, даже, может будет отмечен правительственной наградой-медалью «За освоение целинных земель». Такие награды, учереждаемые высшей советской властью, были, по глубокому убеждению этой власти, наивысшим стимулом, побуждающим советский народ к трудовому подвигу. По-видимому, наши высшие руководители очень серьёзно относились к безоговорочной реакции осла на морковку, которую находчивый седок подвесил перед ним на длинной палке, чтобы осёл послушно и неутомимо бежал в нужном направлении, стараясь добраться, наконец, до всё ускользающего лакомства.

Богатые сады и нивы Чуйской долины постепенно исчезли, когда мы переехали по мосту через широкую реку Чу, и, уже в лучах заходящего солнца, наш грузовик остановился в маленьком глинобитном посёлке - это был «верхний» край Кенес Анархая. Мы переночевали в каком-то домишке, расстелив на глиняном полу наши «постельные принадлежности», которые предписывалось захватить из дома. Пожилая казашка, обвешанная «монистом», нанизанными на шнурок старинными серебряными монетами, перед сном принесла несколько пресных «железобетонных» лепёшек, которые надо было размачивать в воде, чтобы можно было употребить по назначению. Спалось плохо, комната была набита «москитами»-мелкими мошками, которые предпочитали питаться человеческой кровью, просверливая кожу и впиваясь в образовавшуюся микроскопическую ранку. Эти болезненные «укусы» вызывали сильный зуд и поневоле расчёсывались, расширяя кровоточащую ранку.

Утреннее солнце мгновенно стало горячим, из безбрежной всхолмленной степи повеяло знакомым запахом нагретой сухой земли, полыни и разнотравья. Та же казашка принесла самовар и те же пресные лепёшки - это был, как мы думали, последний контакт с оседлыми обитателями безбрежной казахстанской степи. Грузовик наш двигался целинной степью, непонятно по каким признакам выбирая направление. Иногда попадались утоптанные площадки, огороженные невысоким заборчиком из тополёвых жердей, а в распадках белели кости погибших овец. Это были места зимовки бесчисленных овечьих стад, которые сейчас находились на «джайлоо»-горных пастбищах, там, высоко в наших горах, которые давно исчезли из вида. Наконец, мы остановились у подножья пологого холма и, выбравшись из кузова, оказались в густой «непролазной», высокой, почти по пояс, траве. Вокруг расстилалось колыхавшееся море этой травы. Прибыли, наконец, туда, где нам предстояло совершить трудовой целинный подвиг.

Солнце стояло высоко в зените, и нам, прежде всего, надо было организовать жильё. Кое-как примяв, а кое-где и вырвав траву, мы расчистили небольшую площадку и натянули нашу палатку. Пол палатки застелили старыми овечьими шкурами, которые и были в эту палатку завёрнуты. Это, как оказалось впоследствие, спасло нас от степных пауков «каракуртов», укус которых, особенно в начале лета, мог привести к смертельному исходу. «Каракурты», а также неизменные обитатели степей скорпионы и фаланги, были любимым лакомством овец, и, естественно, эти ядовитые твари сторонились всего, что имело овечий запах.

На небольшом удалении от нашего жилья мы устроили кухню, выкопав лопатами продолговатый жёлоб и установив сверху два «котла». Жёлоб можно было наполнить ветками и сучьями «саксаула» - низкорослых степных сухих деревьев, которых было достаточно много вблизи нашего «полевого стана». Неподалёку блестело зеркало небольшого озерка, скорее болота, окружённого стеной высохшего камыша. Руководитель нашей бригады, незнакомый мне статный русоголовый крепыш по имени Саня, кликухи которого никто не знал, разъяснил нам нашу трудовую задачу, которая состояла в изготовлении и складировании самана из местной глины. Завтра, сказал он, нам доставят продукты и привезут лошадь, которая будет помогать нам в решении поставленной задачи, а саман нашего изготовления будет использован строителями, которые возведут из него стены утеплённой зимней «кошары».

На следующий день к нам приехали две незнакомые «полуторки», в кузове одной из которых действительно стояла низкорослая лошадка с выжженным на бедре передней ноги номером 31, а в кузове другой лежали мешки с перловой крупой, макаронами, полусушёными бараньими тушками, мукой, проросшими луковицами, полусморщенным картофелем, и стояла «канистрочка» с хлопковым маслом. Воду для пищевых нужд надо было брать из того самого озерка, и мы уже знали, что вода эта прозрачная, но имеет солоноватый вкус. Это был первый и последний приезд автотранспорта на наш полевой стан, а на следующее утро наша бригада приступила к выполнению своей задачи. Мы расчистили две просторных площадки неподалеку от озерка, рядом с которым стояла скирда сухой соломы. Перекопанную на одной площадке глинистую землю пересыпали соломой и залили водой, которую подносили вёдрами, проделав широкий проход в стене камыша и распугав змей, которые грелись на солнышке на берегу. Степи и горы Киргизии и Казахстана были населены этими змеями разных пород, из которых самыми опасными считались «щитомордники», «гюрзы» и маленькие змейки, называемые «стрелками».

Размякшую глину терпеливо перемесила лошадка, верхом на которой сидел, играя развитыми мышцами, наш бравый командир Саня. Теперь тяпками и лопатами это месиво помещалось в саманный станок-деревянный ящик с двумя отсеками, точно соответствующими размерам и форме саманного «кирпича». Нагруженный станок перемещался на вторую площадку с помощью верёвочной петли и там его переворачивали «вверх дном», освобождая от глиняного содержимого. В результате такой операции на площадке появлялись два сырых аккуратных глиняных кирпича, которые после сушки на знаменитом азиатском солнце превращались в прочный саман, пригодный для возведения стен. Готовые высохшие саманные кирпичи укладывали в пирамиды, освобождая место для другой партии сырых саманов. Кухонная команда из двух человек кипятила солоноватую воду в котлах, готовила нехитрые «макароны по-флотски» или перловую кашу, приправленную хлопковым маслом. Ни овощей, ни фруктов нам не привезли, не было даже чая.

Недели через две продукты кончились, но безмолвная и безлюдная степь всё также бесстрастно колыхалась под раскалённым солнцем. Видно, произошёл какой-то сбой в цепочке обеспечения целинных бригад, и нужно было срочно что-то предпринимать. Звёзды ещё горели на прозрачном предутреннем небе, когда наша бригада, запасшаяся накануне водой, двинулась на юг, придерживаясь едва видимой колеи, оставленной в примятой траве так и не появившимися во второй раз полуторками. Палатку мы не разбирали, свалив в её угол весь рабочий инвентарь, а лошадка бодро шла в поводу вместе с нами, приостанавливаясь иногда, чтобы пощипать приглянувшуюся ей травку. Мы миновали наш производственный полигон, покрытый саманными кирпичами и с рядами саманных пирамид, и углубились в степь.

Взошедшее солнце нагревало воздух, и попадавшиеся змеи, согретые им и растревоженные нашим приближением, расползались в разные стороны.

Так мы и шагали привольной этой степью, и вот, когда солнце уже перевалило свою высшую на небе точку, увидели несколько деревенских телег, которые появились из-за недалёкого пологого холма и двигались под углом к направлению нашего движения. Заметив нас, люди на телегах изменили свой маршрут и вскоре подкатили к нам. Нисколько не удивляясь встрече с нами, ездовые, коричневолицые молодые казахи, привязали нашу нумерованную лошадку к одной из телег и на приличном русском языке растолковали, кто где должен сидеть в их телегах. Наш обоз покатил неизвестно куда, и к вечеру мы оказались в том самом глинобитном посёлке, откуда уехали две недели назад. Та же казашка принесла тот же самовар и несколько, на этот раз совершенно свежих, пресных лепёшек, поцокала языком и ушла, позванивая монистом.

Мы прожили в этом посёлке два дня при непрерывных ночных атаках москитов, расчёсывая руки и лицо, пострадавшие от их укусов, а на третий день подъехала крытая брезентом машина и мы отправились на юг, повторяя тот же, только обратный, путь, который мы проделали когда-то, выехав из нашего города. Я не знаю, как отчитался наш бравый командир о выполненной работе перед своим комсомольским начальством, но меня в это лето никто больше не тревожил, а комсомольская путёвка в твёрдом, бордового цвета, «коленкоровом» переплёте ещё долго попадалась мне под руку, напоминая о героическом вкладе в освоение целины.