Театр

Театр

Сдержала свое обещание мама, и вот в один из вечеров я в Русском Драматическом театре, где дают «Отелло». В театр мы попадаем через двор с «чёрного хода» со стороны улицы Фрунзе, обогнув музейный неприглядный домишко. Часть театрального двора под навесом и завалена макетами телег и карет, крепостных стен, деревьев и кустов с бумажными зелёными листьями и яркими цветами. На одной из телег виден чёрный пулемет «Максим», а к стене прислонились деревянные винтовки, мало чем отличающиеся от тех, что я видел в кинофильмах о революции и гражданской войне. Со двора мы попадаем «за кулисы»- тесный узкий коридор с рядом узких же дверей вдоль стены. На дверях чёткие надписи: «уборная», «гримёрная», «костюмерный цех», «электроцех», «реквизит», «парикмахерская». Едва я успел подумать: «зачем столько уборных в театре, ведь в «пожарке» всего одна?», как мама открыла

дверь «реквизита», и плотная седоволосая женщина, которая раскладывала на узеньком столе платки, веер, деревянный кинжал и какие-то деревянные бокалы сразу спросила меня: « ну-ну, безбилетник, как значит тебя зовут?» Это была мамина начальница Анна Ивановна, которая, как я знал из маминых домашних жалоб, «загоняла» её и не позволяла самостоятельно «обслужить» хотя бы одно «действие».

Узкий «закулисный» коридор упирался в широкий деревянный настил, переходящий в «сцену». Потолка «сцены» не видно-высоко вверху висят какие-то большие разрисованные полотна, окантованные деревянными рейками, а вдоль задней «глухой» стены без окон свисают многочисленные канаты. Одно из полотен, на котором нарисованы старинные дома с полукруглыми воротами, опущено до пола. «А для чего эта картина?», спросил я. «Это «задник» для первого действия», ответила мама. Там же вверху к длинным горизонтальным металлическим трубам прицеплены фонари с разноцветными стёклами. Противоположная «глухой» стене сторона «сцены» закрыта огромной занавеской бордового цвета. Пахнет пылью, красками и нафталином. Какой-то мужичок сбрызгивает пол сцены, расторопно помахивая лейкой. Меня усаживают на стул в уголке у самого края занавески. « Сиди тихо и ни в коем случае не выбегай отсюда», строго предупреждает мама, но я и сам хорошо знаю, что во время спектакля эта занавеска будет открыта и в тёмном зале будет шевелиться и кашлять публика, как в пожаркином клубе, а на сцене начнётся «акт», как и было написано у Шекспира.

Невозможно описать моего изумления, восхищения и глубокой печали, которые сменяли друг друга в течение всего спектакля. Я думаю, что играли поистине большие мастера - ведь театральная «труппа» была укомплектована артистами из эвакуированных театров тех городов, что были оккупированы немцами. Я отлично помню синеглазую стройную красавицу с такой же фамилией, как у меня,-Клавдию Ефремову. Иногда она появлялась за кулисами со своим сыном, белобрысым долговязым вихрастым Серёгой, который был одних лет со мной, но выше меня ростом на целую «голову». Мама моя по фамилии была Зотова, и я не понимал, почему это так случилось. Смутно помню также звучные фамилии Коваль-Сомборский, Балаев, Лундгрен, Гурьева, Соболев, Каркоцкий. Театр стал для меня вторым домом - все репетиции, требующие «реквизита», когда мама должна была быть в театре, я знал наперечёт, и сразу после школы знакомым «чёрным» ходом пробирался «за кулисы». Здесь, прислушиваясь и присматриваясь к происходящему на сцене, я готовил свои домашние задания. Артисты по нескольку раз говорили одни и те же фразы, разыгрывали одни и те же сцены по требованию человека с круглой лысой головой и очками на лбу. Это был главный «режиссер» театра с подозрительной фамилией Маламуд, к счастью без мягкого знака на конце.

Театр вошёл в мою жизнь окончательно и бесповоротно. Я был свидетелем всех «генеральных» репетиций и «премьер», и также, как и весь театральный персонал, волновался и переживал, когда проходила «сдача», то есть процедура официального допуска нового спектакля к показу народным массам. На «сдачу» прибывала высокая комиссия во главе с каким-нибудь немалым партийным чином, никак не меньше второго секретаря городского комитета партии, или горкома, а то и с кем-нибудь из зловещего ЦК КП(б) Киргизии, то есть Центрального Комитета Коммунистической Партии (большевиков) Киргизии. Комиссия придирчиво и подозрительно изучала каждую реплику и манеру, с которой она произносится, а во многие спектакли хитрый Маламуд умудрялся ввернуть хоть и маленькую, но все-таки «антисоветчину», которую не всякий мог расшифровать, тем более, что великолепные артисты одну и ту же фразу или сцену могли сыграть так, что они совершенно не походили друг на друга, и потому спектакли на «сдаче», на премьере и в последующем « репертуаре», сильно отличались. После «премьеры» рабочие сцены споро устанавливали на сцене заранее принесённые из-под навеса длинные столы и разнокалиберные «реквизитовские» стулья и кресла, застилали столы длинными полотнами ткани из «костюмерной» и начинался коллективный «вечер», с закусками на основе поджаренной «ливерной» колбасы, с селёдочкой, водочкой или «самогоном», с вином, отварной картошкой и квашеной капустой, солёными огурчиками и горячими азиатскими лепёшками, которые надо было разрывать на куски прямо руками. Было весело и празднично, говорили речи, обнимались, целовались и пели хором или просили артиста Каркоцкого, обладателя красивого тембра голоса, спеть «любимую». Из этой любимой я помню «Пускай погибну безвозвратно, навек друзья, навек друзья. Но всё ж покамест аккуратно пить буду я, пить буду я».

Вся закулисная жизнь театра мне была хорошо знакома, а в нашу комнату в «общаге», в которую года через три переселили семью, часто запросто заходили известные в городе знаменитые актёры, которых привлекало наше сибирское гостеприимство с неизменной крепкой «бражкой» домашнего изготовления по рецепту, известному только бабушке и маме. Это были не только драматические актёры, но и солисты театра оперы и балета, и я, как сейчас, вижу одного-высокого, стройного, с «осиной» талией, гибкого и с огненным взглядом чёрных глаз, которого все звали Мишка-балерун. Это был знаменитый впоследствии танцор, народный артист СССР и Герой Социалистического Труда Махмуд Эсамбаев. СССР в те времена была наша страна, огромная территория которой омывалась морями трёх мировых океанов, исключая только Индийский, и простиралась от берегов Балтийского моря на западе до Тихого океана на востоке почти на 10 тысяч километров, а от Северного Ледовитого океана до окраинных границ пустынь и гор Средней Азии почти на 5 тысяч километров.

Последние два класса перед выпуском из школы я по вечерам и воскресеньям подрабатывал в театре электриком-«осветителем», устанавливая «софиты», «подсветки», кварцевые лампы с мертвящим ярко-синим светом для имитации наступивших сумерек с загорающимися звёздами, нарисованными светящейся краской на «заднике», и макеты искусственных костров с шевелящимися длинными лоскутами красного шелка, раздуваемого спрятанным вентилятором с подсветкой электроламп, выкрашенных в красный цвет. Из зрительного зала этот макет выглядел, как совершенно натуральный костёр. Денег я не получал, но администратор театра, энергичная миниатюрная женщина по фамилии Зелёная, сразу увеличила мамин «оклад», точно рассчитав мой вклад в общее театральное дело. Это обстоятельство впоследствии помогло мне стать студентом местного политехнического института, а навыки «осветителя» также не пропали даром-на двух последних курсах института я действительно стал «штатным» осветителем в том же, знакомом мне до каждого закоулка, здании, только театр был уже другой, Киргизский Драматический, потому что героическими усилиями местной власти, мобилизовавшей городское население от школьников до пенсионеров на постройку «замороженного» войной объекта, наконец-то было достроено величественное здание оперного театра на улице Советской, а Русский Драматический перебрался в Дубовый парк и занял освободившееся после оперного место.