Город и окрестности

Город и окрестности

Лето еще не кончилось, и я стал предпринимать первые самостоятельные выходы «в город». Очень быстро были освоены все окрестные улицы, парки, сквер, «базар», и в выходах этих я уже был не один, а с двумя-тремя «корешами» из «общаги» и ближайших саманных домишек. Мы никогда не называли друг друга по имени, каждому полагалась «кликуха». Помню Чихана, Хому, Култуза, Гундоса, Скелета, Джибрея, Кащея, ТОлстого, именно ТОлстого, с ударением на первом слоге, а не ТолстОго, Левака, Кирю, Жмоню, Лупысю, Дерево и других. Была известна только одна фамилия Джибрея-Пичугин, потому что он утверждал, что его отец был погибший в боях Герой Советского Союза, и скорее всего это была правда, потому что после любого «привода» в милицию Джибрея неизменно и быстро отпускали на свободу. Ещё одно исключение было сделано для Валька, что было близко к его имени Валентин. Не по годам широкоплечий, с крупной головой, широкими чёрными бровями, почти сходящимися на переносице, с мягкой добродушной улыбкой, он покорил нас своими бицепсами, которые он охотно демонстрировал всем желающим, сгибая руку в локте и предлагая пощупать его крепкие «как камень» раздувшиеся бугорки. В частых «законных» уличных драках с «чужаками», забредавшими на нашу территорию, Валёк отвечал за наш тыл, и не было ни одного случая, чтобы кто-то из нас получил удар сзади. Меня все называли Хохол, хотя я не был украинцем, но на макушке у меня всегда торчал хохол. Правда однажды, при обсуждении очередного выхода «в город», кто-то сказал мне : «Ну и упрямый же ты, как хохол». Толстый сильно отличался от остальных «корешей»-он был из «комбурской» семьи и всегда обутый, но мы считали его своим, хотя и незлобиво «задирали» иногда. Он учился в школе № 6 и жил в роскошном двухэтажном, капитальной постройки, доме, вытянувшимся вдоль улицы Первомайской и стоявшем рядом с «общагой», но предусмотрительно отделённым от неё мощной оградой из толстых металлических прутьев. Обитатели общаги называли это строение «Красным Домом», хотя он совсем был не красным. Дерево считался в нашей компании «пришлым», потому что его мама служила в Государственном Банке и он жил с ней и младшим братом на бульваре Дзержинского в одной из комнат длинного саманного барака, который располагался на территории этого банка. Хома жил в комнате №9 «общаги» с мамой, тётей и бабушкой, и ходил в музыкальную школу-у него был аккордеон, а его тётя часто отправлялась по своим делам на принадлежавшем ей «дамском» велосипеде «Диамант». Заднее колесо этого велосипеда было отгорожено изящной цветной сеточкой, предохранявшей юбку или платье от попадания в колесо.

С утра до позднего вечера мы были в «городе», обходя наши любимые места, но когда начинало темнеть, надо было быть настороже, чтобы не быть пойманным милиционером-вечером детям появляться на городских улицах без сопровождения взрослых было запрещено. Мы ловко лавировали между гуляющими горожанами и без труда проникали в платную «Звёздочку», потому что знали все потаённые места в решётке ограды, где металлические прутья были сдеформированы, позволяя проскользнуть через эту расширенную щель за ограду. Вечерами в «Звёздочке» «крутили» бесплатную кинохронику, на танцевальной площадке играл духовой оркестр, но известных мне «па-д-эспань» или «па-де-катр» я не слышал никогда, а знакомые вальсы и танго сменялись искрящимися, неслыханными и невиданными никогда фокстротами. В дальнем «верхнем» углу парка был летний театр, где каждое лето шли спектакли гастролировавшей сибирской оперетты из Красноярска. Днём в «Звёздочку» вход был бесплатным, и мы знали каждый уголок этого парка со стрелковым «тиром», биллиардной, качелями, летней «эстрадой», комнатой «смеха», шахматным павильоном и круглым фонтанчиком в самом центре парка. Сразу за летним театром территория парка ограничивалась двумя высокими кирпичными стенами, сходящимися под прямым углом. За одной из них укрывались военкомат и уютное двухэтажное здание Дома Офицеров с небольшим кинозалом, столовой и «комнатами отдыха», а за другой стеной размещался главный городской спортивный «комплекс»- пыльное футбольное поле с небольшими островками травы, окружённое со всех сторон пологими склонами, и с деревянной «трибуной» в центре и на вершине одного из склонов, с двух сторон от которой тянулись «амфитеатром» ступенчатые ряды скамеек. Все это называлось стадион «Трудовые резервы». За футбольным полем размещались баскетбольные и волейбольные площадки, городошный «сектор» и даже небольшой летний бассейн, отделённый решётчатой оградой. Летними вечерами здесь было многолюдно-шли непрерывные футбольные матчи между любительскими командами городских учреждений, баскетбол и волейбол также привлекали внимание любителей поглазеть и «поболеть» за свою команду, а со стороны городошного «сектора» доносились звуки могучих ударов окованных металлическими кольцами «бит», которые после броска очередного игрока наталкивались на деревянные щиты, ограждающие основную небольшую квадратную бетонную площадку, где устанавливались фигуры «города»- «ворота», «пушки», «бабушка в окошке», «змея» или заключительное «письмо». Зимой футбольное поле «заливалось», образуя просторный сплошной ледяной «каток», который работал до позднего вечера. Днём этот каток был местом хоккейных поединков энтузиастов «русского» хоккея с мячом. По вечерам вход на «каток» был платным, но мы легко проникали туда и с интересом наблюдали за катающейся публикой, особо обращая внимание на коньки и манеру катания. Превосходство в беге на «ножах», иначе «норвегах», перед «дутышами» сразу бросалось в глаза, но обладателей скоростных «ножей» было немного, и они в гордом одиночестве грациозно скользили по самой крайней «бровке» катка, закинув руки за спину и сбрасывая одну из них на поворотах,ловко перекрещивая ноги и перебирая при этом своими длинными «ножами». Мы со своими тупыми «снегурочками» и «ласточками», прикрученными к валенкам деревянными «воротками», никогда не выходили на лёд, но зато на плотно укатанных снежных улицах часто «подлавливали» проходящие грузовики и цеплялись к заднему борту с помощью металлических прутьев с загнутыми концами.

На противоположном от «Трудовых резервов» конце парка был стадион «Спартак» с настоящим травяным футбольным полем, окружённым «гаревыми» дорожками для бега и «секторами» для прыжков в длину и высоту, и другими площадками для лёгко-атлетических видов спорта. Вдоль одной из двух длинных противоположных крутых сторон футбольного поля возвышались «секции» с длинными рядами скамеек-«сидячие» места для зрителей. Вся эта обширная территория была обнесена высоченными кирпичными стенами- городская любительская футбольная команда с тем же именем «Спартак» была включена в состав среднеазиатско-казахстанской футбольной «зоны», и домашние матчи её с соперниками из Алма Аты, Ташкента, Чимкента, Джамбула, Караганды и других «зональных» городов пользовались огромной популярностью у населения. За посещение таких матчей надо было заплатить за входной «билет», а проникнуть «на халяву» через стену было невозможно. Денег у нас ни у кого, за исключением Толстого, никогда не было, а пропустить такие матчи считалось «позором». Выручали арыки, вода из которых попадала на территорию стадиона через трубы, уложенные под стенами в определённых местах парка. Если набрать в лёгкие побольше воздуха и, «затаив дыхание», «рвануть» в эту трубу головой вперед, лихорадочно отталкиваясь руками и ногами от скользких стенок трубы, то очень быстро окажешься за этой стеной и без труда затеряешься в толпе «болельщиков», а мокрые майка и трусы никогда не нарушали нашего удовлетворения от удачно проведённой «халявной» операции, да и высыхали они очень быстро. Толстый никогда не отваживался на эту операцию, и наверное не только потому, что у него водились деньжонки.

Наши маршруты становились все разнообразнее и удалённее, и это очень нам нравилось, чем-то напоминая путешествия в поисках новых неизвестных земель. Сбившись в небольшую «кодлу», мы обсуждали возможные направления этих маршрутов, но были и безоговорочно отвергаемые варианты, особенно, если предлагалось «двинуть» за рынок-тот район, называемый Токульдош, был населён воинственными и многочисленными узбеками и уйгурами, встреча с которыми не предвещала ничего хорошего. Местные, или «коренные», киргизы хотя и были «хозяева» страны, встречались на улицах очень редко и не имели собственной территории компактного обитания. Встретить взрослого степного или горного киргиза было большой удачей, и если с улицы раздавался мальчишеский крик «киргиз! киргиз!», мы бросали все свои дела и бежали посмотреть на киргиза.

В нестерпимый зной, в длинной бараньей шубе мехом внутрь и «нараспашку», из под которой виден был ватный «стёганый» халат, в меховой лисьей шапке, в остроносых кожаных «ичигах», то есть азиатских сапогах, с петлевой «камчой» из «сыромятной» кожи в руке, киргиз неспешно трусил на небольшой рыжей лошадке вдоль нашей улицы, помахивая «камчой» и причмокивая. На нас он не обращал никакого внимания, и видно было, что он отлично знает, куда едет. Он совершенно бесстрашно пересекал правительственную площадь перед Домом Правительства, хотя это разрешалось только редким автомобилям, но ни пешеходы, ни конные повозки или всадники не имели права ступать на асфальт этой площади, где всегда, по разным её концам, дежурили милиционеры в фанерных будках. Мы плотной стайкой следовали за ним по тротуару вдоль сквера.

Сразу за школой №3, у самого входа в Дубовый парк, стояло сколоченное из раскрашенных в зелёный цвет фанерных щитов заведение с роскошной надписью «Закусочная-Американка», которую обычно называли «забегаловка», а в одном квартале «вниз» на поперечной улице Фрунзе, там где протянулась центральная аллея «нижней» части бульвара Дзержинского, прямо над довольно широким каналом, была тоже фанерная «пивная», торговавшая продуктом производства местного пивзавода. Милиционеры рассеянно смотрели по сторонам, как бы не замечая нарушителя, а он подъезжал к «забегаловке», спрыгнув с лошади, привязывал её к ближайшему дереву и уверенно исчезал за дверями заведения. Мы знали, что там можно было принять «законную» порцию водки «на розлив» с обязательным закусочным «пончиком» с капустной, картофельной, рисовой или даже «ливерной» начинкой. Спустя какое-то время всадник выбирался из «забегаловки», после нескольких безуспешных попыток всё-таки усаживался в седло и направлялся к «пивной», где повторялась та же процедура привязывания лошади к дереву, после чего редкий гость выпивал пару кружек пива и тут же засыпал на траве у ног своей лошадки.

Бульвар Дзержинского был самым любимым местом наших походов. Бульвар относился к продольным улицам и «верхняя» его часть начиналась далеко на «верхах», у городского железнодорожного вокзала. Бульвар представлял собой две широкие заасфальтированные дорожные полосы с боковыми пешеходными тротуарами и с односторонним движением автотранспорта «вверх», к вокзалу, и «вниз», к кинотеатру «Ала Тоо» на пересечении с поперечной улицей Сталина. Эти дорожные полосы были разделены тоже двумя полосами пешеходной широкой центральной асфальтовой аллеи с двумя широченными «газонами» по бокам, которые отделялись от дорог сплошными лентами густого невысокого кустарника. Вдоль одного из газонов был проложен глубокий и широкий канал с постоянно текущей горной прохладной водой. Всё это центральное пространство было засажено высокими дубами, так что в самый жаркий день центральная аллея и боковые тротуары всегда были в тени, и можно было пройти от вокзала до известного уже кинотеатра «Ала Тоо» и оказаться на «солнце» только на пересечении с какой-нибудь встреченной поперечной улицей.

Очень часто мы бродили и по базару, в который упиралась наша улица Кирова, и вскоре я обнаружил на близком углу улиц Советской и Фрунзе небольшой домик, где размещалась городская детская библиотека имени Фрунзе. Эта библиотека вскоре стала успешным конкурентом моей пожаркиной библиотеки-читальни, и однажды мне вручили там приз за «чемпионство» по числу прочитанных в течение года книг. Немного не доходя до базара на правой стороне улицы Кирова стоял полуразбитый домишко, где давал спектакли кукольный театр, а прямо перед ним на противоположной стороне улицы был ряд одноэтажных саманных домиков, и на стене одного из них красовалась доска с надписью «ЗАГС Свердловского района города Фрунзе». В этом ЗАГСе спустя много лет произошло знаменательное событие, уже определённое моей судьбой, но о котором я тогда и не подозревал.

Высокий человек с внушительной чёрной окладистой бородой, в опрятном чёрном костюме и белоснежной рубашке с «бабочкой», с неизменной тростью в руках и перекинутой через плечо «фотокамерой» на тонком кожаном ремне, который всегда прогуливался в нашем сквере в окружении стайки «пацанов» и которого все мы уважительно называли «Кологривый», как-то сказал, что бульвар Дзержинского шире «Елисейских полей» в Париже. О Париже мы слыхали, ведь одна из дальних городских окраин носила это имя, но что такое «Елисейские поля» не знал никто, а спрашивать «Кологривого» мы не решались, потому что наше общение с ним заключалось в его обширных, пересыпанных массой красивых и незнакомых слов, монологах с описанием встреченных деревьев, исторических событий, характеристик прочитанных книг и музыки каких-то композиторов, причём говорил он так, будто совершенно не сомневался в том что мы, зачарованные слушатели, очень хорошо разбираемся в предмете его речей. Помню хорошо его «общую концепцию», «вынужденную полифонию», «мезозой», «абракадабру», «конституционные несовершенства», «пир победителей», и другие звучные и решительные слова. Неизвестно, где жил и чем занимался «Кологривый», но почти каждый день он прогуливался в нашем сквере, или сидел там на одной из уютных скамеек в тени широколистого дерева, задумчиво вычерчивая что-то концом своей трости на гладко утоптанном песочке. Вечерами мы никогда не встречали его среди гуляющей публики.

Бульвар был знаменит большим «промтоварным» магазином «Люкс», городской филармонией, летним рестораном «Фонтан», кинотеатром «Ала Тоо» с близкой миниатюрной киноизбушкой под названием «Хроника», и многочисленными «пивными» и «забегаловками», но самым популярным местом была азиатская «Чайхана»-длинное деревянное и очень красивое, в восточном стиле, строение, с широким настилом над каналом, с дервянными колоннами, большим общим залом с низкими чайными столиками, где посетители сидели прямо на полу, по-азиатски скрестив ноги. Небольшие боковые «кабины» были накрыты лёгкими навесами. Здесь с раннего утра и до поздней ночи дымили «мангалы» и «тандыры», жарились восточные «шашлыки» и «беляши», выпекались «самсы» и вкуснейшие азиатские «лепёшки», готовились «на пару» «манты», а в котлах благоухал «плов» и азиатский суп «шорпо».

От этих ароматов нам, вечно голодным, можно было, кажется «сойти с ума», но мы подолгу стояли у чайханы, жадно вдыхая вкусный воздух. Ниже, по течению канала, «верхняя» часть бульвара заканчивалась улицей Пушкина и сразу начинался уже знакомый Дубовый парк с затейливым «чайным» павильоном у входа. Справа от входа было здание оперного театра с расположенным рядом памятником борцам революции, погибшим в годы гражданской войны от рук белогвардейских мятежников, а почти в центре парка-огромный высокий деревянный сарай с просторным «залом» без окон, но с рядом широких дверей с двух противоположных сторон для входа и выхода зрителей. Этот сарай был кинотеатр «Ударник», самый вместительный кинозал в городе, работавший с утра до позднего вечера, и даже зимой, хотя и никогда не отапливался. На стене «Ударника» висела «мемориальная» доска, сообщавшая, что на этом месте выступал на митинге Юлиус Фучик, чешский писатель и национальный герой Чехословакии, который перед войной приезжал в город чтобы повидать своих земляков, прибывших в этот богом забытый край по приглашению советских властей и организовавших первый промысловый кооператив «Интергельпо». Юлиус Фучик был казнён фашистами в 1943 году, оставив потомкам пронзительный «Репортаж с петлёй на шее». Рядом с «Ударником» располагалась танцевальная площадка, а на выходе из парка на нашу улицу стояла та самая « Закусочная-Американка», куда так уверенно направлялся горный, или может степной, всадник.

Не меньше нам нравились и походы на «низа», потому что все наши маршруты в те края пролегали вдоль практически деревенских улиц, застроенных одноэтажными саманными, аккуратно побелёнными домиками и засаженных вишнёвыми, урючными, персиковыми, яблоневыми и другими фруктовыми деревьями, где всегда можно было «перекусить», а развесистые шелковицы были сплошь усеяны вкусным шелковником белого или тёмно-бордового цвета, и земля под этими деревьями была густо усыпана слоем созревших ягод, так что «влезать» на деревья не было никакой нужды. Далеко на «низах» протекал полноводный, широкий и быстрый Большой Чуйский Канал или БЧК, всегда наполненный буро-коричневой водой. Излюбленный наш маршрут на «низа» включал нижнюю часть бульвара Дзержинского и обширную рощу, в центре которой стояло ветхое двухэтажное, с длинной галереей, здание, в котором размещался Дом пионеров.

На широкой поляне на самом краю этой рощи мы всегда останавливались, чтобы сыграть в футбол полулохматым, но все же когда-то кожаным, мячом с грубой сыромятной шнуровкой, которая чувствительно больно впивалась в босые ноги, но в пылу игры на это мало обращали внимания. Выйдя из рощи, мы сразу же перебирались через улицу Советскую и спускались вниз по пыльной пологой каменистой, и в ухабах, дороге, огибая невысокий холм слева от дороги, на вершине которого стоял то ли детский дом, то ли детский сад, окружённый роскошным, соблазнительным фруктовым садом с яблонями, увешанными красными яблоками, и хотя изгородь из колючей проволоки и бдительный сторож с одностволкой, заряженной крупной солью, были нешуточными помехами, мы никогда не уходили дальше без добычи. Обогнув холм, и опять же с левой стороны от дороги, мы всегда делали «привал» в другой, уже небольшой роще с могучими карагачами и ивами, которые росли по берегам уютного глубокого озерка, которое называлось Пионерским озером. Вода в нём была холодной, и плавать было не очень приятно, ещё и потому, что густые водоросли постоянно цеплялись за ноги. БЧК был уже совсем рядом, и по шаткому деревянному мосту мы перебирались на его противоположный берег и оказывались в огромном лесу, который назывался Карагачёвая роща. В этой роще мы тоже знали каждое фруктовое или ореховое дерево, плоды которых и составляли наш дневной пищевой рацион, но главной целью наших походов было Комсомольское озеро. Это большое удлинённое озеро размещалось в глубокой котловине, которую вручную, лопатами и мотыгами, или «тяпками», вырыли горожане во время принудительных «воскресников» в свободные от работы дни. Этот же приём часто использовали и при сооружении БЧК.

За земляной насыпью, или «дамбой», на более высоком, чем озеро, уровне располагался «отстойник» для той самой буро-коричневой воды из БЧК, а посередине озера, ближе к «дамбе», был небольшой островок. Этот «отстойник» был ничуть не меньших размеров, чем озеро, и назывался Второе Комсомольское озеро. Нижнее, основное озеро, по берегам которого сохранилось несколько старых, но обитаемых, домишек, заполнялось водой из верхнего, поэтому вода в нем была значительно чище, что привлекало не только любителей плавания, но и другую городскую публику. Санитарный кругооборот воды в озере был совершенно необходим, потому что не только мы, ребятня, но, я думаю, и многие взрослые, отойдя немного от берега, чтобы вода была «по шейку» или хотя бы «по пояс», скрытно мочились прямо в эту воду-к общественному отхожему месту было просто страшно приближаться, а окружающие озеро травянистые поляны, поросшие густым кустарником, были заселены «парочками», и некоторые из них отваживались заниматься любовью «среди бела дня», не заботясь о том, что могут стать объектом чьего-либо внимания. Наша мужская компания часто расползалась по этим полянам в разных направлениях, а потом мы делились впечатлениями от подсмотренных любовных сцен. Необходимый кругооборот воды осуществлялся через подземные каналы, проложенные в двух противоположных концах озера и перегороженные широкими подъёмными металлическими щитами. Один канал, соединенный с «отстойником», работал на «вход», а другой, в противоположном конце озера, где была установлена вышка для прыжков в воду, работал на «сброс», и из этого последнего всегда вытекала небольшая речонка, населённая пиявками, головастиками и мелкой рыбёшкой. У озера дымили уже знакомые нам «мангалы» и «тандыры», работала лодочная станция, а на некотором удалении от берега, среди деревьев рощи, стояли «забегаловки».

Мы располагались на берегу у подножия «дамбы», поближе к островку, где было не так глубоко, и почти не «вылезали» из воды, только иногда согревались, выбираясь на берег и закапывая друг друга в раскалённый песок, смешанный с неизменной азиатской пылью. Мои «кореша» плавать ещё не умели и с уважением наблюдали за мной, когда я лихо, «сажёнками» или «по морскому», переплывал на этот остров и призывно махал им рукой, предлагая последовать моему примеру. Переплыть озеро «в ширину» с берега на берег, минуя островок, я однако не решался, несмотря на уговоры своих «корешей» совершить этот подвиг. Я знал, что для этого надо было владеть стилем «на спинке», что позволило бы передохнуть от «сажёнок» и привести в порядок своё дыхание, но этот стиль пока не удавался, хотя я и пытался уже осваивать некоторые его элементы на нашем мелководье.

Один из маршрутов к озеру мы совершали по краю «Кузнечной крепости», или «Кузнечки». Это был таинственный район, куда даже днём опасались заходить милиционеры. Там обитал полуподпольный «блатной» мир нашего города. «Кузнечная крепость» располагалась на обширном пологом холме и была густо застроена «хибарами»-вырытыми на склоне холма «землянками», так, что крыша одной из них была площадкой перед входом в другую, вырытую выше на том же склоне. Дорог в «Кузнечной крепости» не было, и всё свободное пространство между «хибарами» было переплетено сетью узеньких тропинок, бегущих в разных направлениях так, что разобраться в них мог только опытный обитатель «крепости». Что-то отдалённо напоминающее этот жилой комплекс я много лет спустя увидел в алжирской «Касбе», знаменитом районе алжирской столицы, где скрывались лидеры алжирского сопротивления, организаторы и руководители войны за освобождение Алжира от колониальной Франции. А «блатной» мир нашего города не дремал, и каждое утро появлялись новые слухи о дерзких ограблениях, убийствах, налётах на хлебные ларьки и «хлебовозки», то есть грузовички-«фургоны», в которых хлеб доставлялся с городского хлебозавода для дальнейшего распределения населению «по карточкам». Тёмными вечерами на окраинных неосвещённых улицах было опасно появляться одиноким прохожим, у которых, в лучшем случае, могли просто «срезать котлы», то есть наручные часы, или «раздеть», а по утрам даже на центральных улицах находили безглазые газетные портреты товарища Сталина.