Студентка-вечерница Юридического факультета МГУ, Ольга Владимировна Воробьева лето 1969 г. провела в туристическом походе на озере Байкал. Там она познакомилась с завзятой туристкой З.А.Покровской. Как я рассказывал раньше, я с Зоей к этому времени был знаком уже 12 лет с третьего курса института по походу на Кавказе через Рокский перевал. Традиционно в день рождения Зои мы встречались у нее дома в шумном застолье с грудами пирожков и ведром поедаемых на ура эклеров. 5 декабря 1969 г. в этой гоп-компании появилась скромница Оля Воробьева. Ей было 19 лет, мне -- 32. Оля только-что оставила работу в арбитражном суде и перешла во внешнеторговую организацию "Новоэкспорт", где занималась импортом кустарно-художественных изделий. Позже она стала заниматься их экспортом.
Теперь-то я знаю, что у Оли было трудное детство и юность. Отец бросил семью, когда она была совсем маленькой. Вдвоем с матерью они жили под Москвой в бараке воинской части. Мать работала юристом на заводе, в средствах была сильно стеснена. Потом они переехали в лучшие условия, но опять далеко за городом. В московскую школу приходилось ездить на электричке. Оля начала трудовой путь сразу после окончания школы. Она училась на вечернем отделении, поскольку считала, что не вправе сидеть на шее у матери. Но при первом знакомстве все это не бросалось в глаза.
Сегодня, после более чем трех десятилетий совместной жизни, Оля остается для меня средоточием удивительных женских достоинств. Прежде всего и превыше всего -- ее ясная голова и беспримерный здравый смысл. Можно сказать, мужской склад ума. Этот талант, по-видимому, был счастливо дарован ей от природы, но дополнительно отшлифован хорошим юридическим образованием. По-научному такой подход к пониманию происходящего называется системным мышлением. Оно незаменимо при поиске выходов из трудных житейских коллизий.
В дополнение к мужскому складу ума, Оля отличается и всеми традиционно женскими добродетелями. Она замечательная кулинарка, умелая воспитательница детей, гостеприимная хозяйка большого дома. Одевается всегда без претензий, но с большим вкусом. Пренебрегает косметикой. Умеет и слушать, и поддерживать разговор. Старается быть беспристрастной в спорах.
В 19 лет она запомнилась мне юной, стройной, изящной, с пышной прической, сдержанной и совершенно удивительно по-взрослому рассудительной. Она хорошо ориентировалась в истории, международных отношениях, политике. У нас оказалось множество общих интересов. Исподволь я стал приглашать ее на свои дни рождения. Мы стали встречаться в дружеских компаниях дважды в год: на 5 декабря у Зои и на 21 февраля -- у нас. Никаких мыслей, что мы можем когда-нибудь оказаться с глазу на глаз, тогда в помине не было. Казалось, что я гожусь ей в отцы. Новые отношения между нами возникли лишь спустя десятилетие. И Оле, и мне надо было пережить до этого много потрясений в личной жизни.
Наше взаимное сближение отягчалось моральными переживаниями. Все мои предыдущие пассии были никому из друзей неизвестны. Оля же была единственной, кто входил в общество наших завзятых друзей. Самое-то нелепое, что зная о моих постоянных неладах с Ириной, друзья сами регулярно обращали мое внимание на свободную, незамужнюю, молоденькую Оленьку. Но при этом, естественно, как пел Галич, требовали подробностей. Долгие годы все это было из области пустых фантазий, но когда наше сближение оказалось реальностью, нам с Олей не оставалось ничего другого как категорически его отрицать.
Отрицали мы свою близость почти до самого рождения Ксюши. И в конечном счете породили обиды друзей, особенно Зои Покровской, за то, что мы им бесстыже врали. А как мы могли сказать правду, заведомо зная, что через пять минут она станет известна Ирине и вызовет ее ожесточенную реакцию? Мы, как могли, избегали неизбежного скандала, т.е. занимались, как называла это моя мудрая бабушка Надежда Васильевна, "ложью во спасение". Нам казалось, что это меньшее из двух зол.
В "Мастере и Маргарите" М.А.Булгаков сказал, что квартирный вопрос испортил москвичей. Он был стопроцентно прав: испортил, да еще как. В советское время любая жилплощадь была полем битвы. Стала она роковым камнем преткновения и в нашей с Ириной распадающейся семье.
Итак, с 1973 г. семья из трех человек -- Ирина, Кирилл и я -- жили в трехкомнатной кооперативной квартире у метро "Беляево". На покупку этой квартиры ушли все мои сбережения (стипендии и зарплаты Ирины были несоизмеримо меньше и в расчет не шли). Покупать еще одну квартиру мне было не на что. Между тем, родной дом в Трубниковском переулке ставят на капитальный ремонт с выселением, и вместо комнаты в коммунальной квартире мама получает отдельную государственную однокомнатную квартиру недалеко от нас в Ясеневе. Маме в этот момент около семидесяти лет. Жить самостоятельно она не может, и я должен ездить к ней в Ясенево закупать продукты. Серьезный нюанс: в случае несчастья с мамой квартира возвращается государству, и наша семья лишается этой жилплощади. Таковы советские порядки.
Как должен был поступить в этой чисто советской ситуации нормальный отец? Правильно думаете. Как только подходит совершеннолетие Кирилла, я уговариваю маму совершить, так называемый, частично родственный обмен. Все остается как было, но мама прописывается вместе со мной и Ириной, а Кирилл якобы переезжает в отдельную мамину квартиру. Это, конечно, юридически нечестно, но в подобном положении к такому приему прибегали не тысячи, а сотни тысяч москвичей. Я не выдумывал ничего нового и плыл по течению.
Было очевидно, что у маминого внука (Кирилла) рано или поздно может возникнуть соблазн прибрать к рукам бабушкину квартиру, поскольку он единственный человек, который в ней юридически прописан. В этой связи я заверил маму, что служу гарантом ее прав на собственную квартиру, и взял с Кирилла клятву: эта квартира отходит ему только после бабушкиной смерти, а при ее жизни он никогда не посмеет на нее покуситься. Друзья предупреждали меня, что я поступаю рискованно, клятвы ничего не стоят -- и оказались глубоко правы.
Свободное копирование
