29 марта
Кончал каденцию первой части и кончил, за исключением шести тактов, которые сочинены, но не заполнены фигурацией. Конец каденции в момент вступления оркестра немного грубоват по технике, но эффектен.
Мама в конце мая собирается со своей знакомой дамой Лебединцевой заграницу. Хочет, чтобы ехал и я. Но я отстаиваю мою российскую поездку с Максом. Если же мама проживёт во Франции всё лето, то на июль я поеду к ней. Меня вообще гораздо больше тянет вертеться по России, чем ехать заграницу, не потому, что мне туда не хочется, а потому что я знаю, что это всё равно придёт в своё время.
В час мы встретились с Максом в Консерватории – присутствовать при выходе «экспресса», т.е. Ариадны. Ведь карикатуру-то она уже получила. Но «экспресс» был хмур и не обращал на нас внимания. В сопровождении своего профессора Никольская ходила то в кабинет директора, то к столу классных дам – оба, по-видимому, что-то предпринимали, вероятно, улучшая отметку переводного экзамена.
Подошёл Николаев. Тут неожиданно разыгрался трюк: Николаев, после обычных восклицаний приветствия и радости, сел было со мной и Максом на окно, но, увидев интересную афишу, быстро подскочил к ней, а так как афиша висела низко, то присел на корточки и опёрся руками на пол. Я, пародируя его, подскочил к нему и, став рядом на четвереньки, тоже сунул нос в афишу. Николаев расхохотался как безумный и мне тоже стало смешно. Мы с полминуты пробыли в этой позе, трясясь от смеху. Многие с изумлением оглядывались на нас. Когда же я поднялся, то внизу лестницы увидел Ариадну, которая стояла как соляной столп и глядела на нас. Вероятно, она теперь догадывалась, откуда у меня подробности об её экзамене. Николаев ушёл, а явившийся Черепнин увёл меня на урок.
Разговоры об акте. Черепнин не уезжает до акта. Жаль, значит я не буду полным хозяином акта. Он говорит, что больше, чем на других дирижёров, возлагает надежду на меня. Из этого следует, что и Цыбин, и Дранишников сунут свои лапы. Я хотел бы один, а впрочем, чёрт с ними!
Вечером надел фрак, потому что собирался к Коншиным, и поехал в концерт Дроздова. Макс, не желавший быть шикарнее чем я, тоже одел фрак и мы среди сероватой публики концерта имели ослепительный вид, кстати сказать, крайне меня стеснявший.
Дроздов играет умно и владеет градацией силы звука, но слишком стучит и вообще не покоряет. Мне было скучно и я скоро уехал к Коншиным.
У Коншиных всегда парадно и меньше чем во фраке к ним хоть и не являйся. Была сегодня музыка, было пение, молодёжь и публика постарше, танцы и «винт». Вначале я скучал и не знал, куда себя девать; меня заставили сыграть «Полонез» Шопена и мой «Гавот»; и то, и другое имело успех, какие-то барышни подходили ко мне с расспросами, но мне не понравились они и я отвечал коротко. Когда меня усадили играть в «винт», я сразу обрадовался. В «винт» я играю с двенадцати лет и играю, кажется, недурно, а сегодня мне везло. Приехала Таня Рузская. Мы встретились с нею только после ужина. Она не без ехидства спросила:
- Давно ли вы стали вагнерианцем?
- С тех пор, как у меня появилась интересная компаньонка.
Она не ожидала такого прямого ответа.
- Вы ведь не так ещё давно свысока относились к Вагнеру?
- Я к нему свысока не относился, но он так длинен, что его высиживать можно только в приятной компании.
Николай Павлович вернулся; в воскресенье, пожалуй, пойду к ним. Об инциденте с описью их обстановки, конечно, ни слуху, ни духу, а на мой наивный вопрос, как они поживают и проводят время, Таня ответила:
- Веселимся.
Свободное копирование
