Сергей Прокофьев. Дневник - 99

15 февраля

Случилось так, что я ехал в Москву в одном поезде с С.И. Танеевым. И скандал: я ехал во втором классе, а он в третьем. Было очень стыдно. Я, положим, всё время сидел у него и он был так любезен, что удерживал меня до половины первого. И нельзя себе представить, сколько полезных сведений он мне дал за эти пять часов. Под конец он сам увлёкся и прочёл целую лекцию по теории композиции и о регистровке, и о рисунке музыкальном, и о приёме писать вариации, словом, в несколько часов дал мне в десять раз больше, чем Витоль и Лядов в полтора года. В Москве я успел побывать у него ещё два раза. Соната и «Лебедь» понравились весьма, Этюды меньше, к Симфоньетте он отнёсся довольно холодно. И опять дал кучу интересных сведений по теории композиции. Вот у кого-бы учиться!

Что касается Музыкальной выставки Дейши-Сионицкой, то её переложили на двадцать первое февраля и предложили мне вернуться к ним через десять дней, взяв проезд на счёт выставки. Так что я на другой вечер и уехал, ничего не имея против такой комбинации.

Но самое интересное - это мой визит к Скрябину. Танеев дал мне письмо к нему и я, забрав своё переложение, отправился. Когда я шёл, то волновался, но был доволен и думал, что потом не раз буду вспоминать этот момент.

Скрябин жил в особняке, принадлежащем Кусевицкому. Когда я переступил порог, то почувствовал себя «тоже джентльменом» и перестал волноваться. Я боялся одного: что Скрябина нет дома, тем более, что это было на другой день после его концерта. Но лакей успокоил меня. Я попросил лакея передать письмо, сказав, что жду ответа. В письме С.И.Танеев рекомендовал меня «молодым композитором и пианистом из Петербурга», переложившим «Божественную поэму», и просил просмотреть переложение, «чем премного обяжете искренне преданного вам...» и пр.

Через минуту выбежал Скрябин, такой маленький, щупленький, изящный. У него было удивительно хорошенькое лицо, все его фотографии в сто раз хуже, - чудные глазки, тонкие черты и какое-то особенное гениальное очарование. Только зачем-то морщинки под глазами и желтоватый teint[1], - впрочем, может после вчерашнего вечера. Я всё время любовался им, хотя по тону моего разговора он едва ли мог заметить это.

Скрябин в нерешительно-вопросительной позе остановился внизу лестницы. Я сделал несколько шагов навстречу и назвал свою фамилию. Скрябин назвал свою и мы поздоровались.

- Видите, я сейчас никак не могу... мы собрались к нашим родственникам... - сказал он. - Не можете ли вы придти, например, завтра?

- К сожалению, это будет очень трудно, потому что сегодня я уезжаю в Петербург.

Однако скоро выяснилось, что шестнадцатого или семнадцатого Скрябин сам приедет в Петербург, и тогда я должен буду позвонить к нему по телефону в гостиницу Мухина.

- А может, я остановлюсь и не у Мухина. Тогда Глазунов будет знать мой адрес.

- Глазунов болен.

- Может, уже выздоровел?

- Едва ли. Я уехал из Петербурга третьего дня, и ничего ещё не говорили о его выздоровлении.

- Как же он болен, когда двадцатого он должен дирижировать мою Симфонию! - наивно вырвалось у Скрябина.

Я наклонился к моей папке, которая лежала рядом на стуле, и вытащил оттуда моё переложение. Папка, в которой было много посторонних нот, была претолстая, а вытащил я оттуда тоненькую тетрадку.

- Только-то?! - с удивлением воскликнул Скрябин.

- Я переложил пока первую часть.

Скрябин стал перелистывать ноты.

- Если хотите, то пусть ноты пока останутся у вас, - сказал я.

- А у вас только один экземпляр?

- Один.

- Нет, тогда я не возьму. Ещё как-нибудь потеряются.

- Ну как же...

- Нет, нет. Вы знаете, что вышло с переложением Конюса? Конюс послал его в Лейпциг, а по дороге оно пропало. И пришлось всё переделывать заново.

- Хотя, пожалуй, и я предпочту сразу уж сыграть вам лично.

Мы начали прощаться.

- Так когда же прикажете позвонить к вам по телефону?

- Да я думаю так, числа семнадцатого.

- Хорошо. Да не проще ли будет, если вы, когда вам будет свободно, позвонит ко мне, №237-61. Бронницкая, 7?

- Конечно.

Скрябин записал номер и адрес, очень любезно распрощался и я ушёл.

Перелистывая ноты, Скрябин заметил: трудность переложения заключается в том, чтобы всё звучало и, вместе с тем, было очень прозрачно.

Когда я вышел, было три часа. Поезд шёл в семь. С моим визитом к Скрябину кончилось всё интересное в Москве, и меня потянуло в Петербург. Я был несколько опечален, что просмотр рукописи откладывается, но очарован вниманием гениального маэстро. Я отправился к Глиэрам, у которых остановился, собрался и уехал в Петербург.

Вернулся домой я в пятницу утром. Поиграл на рояле и в час уже был у Есиповой на уроке. Она занималась на дому, я встретил Ильина и тот пригласил вечером к ним, поиграть в «винт». Мне уже давно хотелось попасть к Есиповой, но она меня что-то упорно не приглашала. Впрочем, у неё бывает только небольшая компания избранных: Захаров, Шуберт, Боровский, Пышнов, Фридрих. Наконец попал в эту компанию и я.

В тот вечер я собирался пойти на ученический вечер - послушать Катю Борщ и так, повертеться после поездки. Но, конечно, сейчас же переменил решение и отправился к Есиповой. У неё было мило, скучно, играли в «винт»: она, Ильин, Шуберт и я. Ильин играет хорошо, Есипова плохо, проигрывает и близко к сердцу принимает игру. А в одиннадцать часов разошлись.

Но в общем всё меня радовало. Не порадовала только Фрида Ганзен.

В субботу урок у меня был в четыре часа. Но я пришёл в Консерваторию в два, зная, что Ганзен приходит около этого времени. Вскоре я её встретил в самом низу, очень интересную в этот день. Мы обрадовались друг другу, и всё было хорошо. Но появился Кирлиан с какими-то книгами и деловым разговором, я отошёл в сторону. Разговор их затянулся. Я повернулся и ушёл.

Через день я встретил Ганзен в обществе Пиастро-старшего. Я его очень люблю и ничего против него не имею, но почему-то имел глупость поздороваться с ними мельком и куда-то убежать, хотя никаких особенных дел у меня и не было. А когда я вернулся, то - увы - Ганзен была снова окружена двумя своими мерзавцами, и мне пришлось стоять и разговаривать с Николаевым.