Перехожу к другой паре студентов, посещавших Шахматово в качестве поклонников моих сестер. То были филологи Майков и Батюшков, оба известные впоследствии: Майков - как талантливый критик, Батюшков - как историк литературы и критик. Молодыми студентами они занимали общую комнату. Трудно было найти столь разительные контрасты, как эти приятели и однокурсники. Валер. Ник<олаевич> Майков, племянник тогда еще здравствовавшего поэта, был маленький, худенький юноша, сильный брюнет с черными глазами и мелкими чертами довольно красивого личика, в пенсне и с несколько напускной мрачностью и с глубоким басом при полном отсутствии мужественности. Фед<ор> Дмитр<иевич> Батюшков был жизнерадостный, широкоплечий блондин высокого роста с грубоватым, но правильным профилем и слегка вьющейся шевелюрой. Фед<ор> Дм<итриевич> был из богатой помещичьей семьи и тоже потомок поэта. В то время он интересовался славянофилами и приносил Софье Андр<еевне> сочинения Хомякова, но, избрав почему-то романо-германское отделение, очень увлекался лекциями талантливого Ал<ексан>дра Ник<олаевича> Веселовского, что сблизило его с сестрой нашей Катей. Она была тогда на Бестужевских курсах и тоже восхищалась лекциями Веселовского. Между ними были дружеские отношения не без оттенка флирта, но как-то, я помню, произошла между ними размолвка, не помню уж, по какому именно случаю. Когда инцидент был исчерпан, Фед<ор> Дм<итриевич> написал стихотворение, которое начиналось словами:
Прости, закралось подозренье
в мою - какую-то там - грудь.
Сестра Катя немедленно сочинила ответное двустишие, которое не сообщила поэту:
Жаль, что закралось подозренье
Во Федор-Дмитричеву грудь.
Она же придумала ему название: "Фита Батюшков" и вообще относилась к нему с насмешкой.
Но не так отнеслась к нему сестра моя Софья. На его оживленное ухаживание она ответила сильным чувством. Разумеется, прочла Хомякова, который вряд ли ее тогда заинтересовал.
Батюшков приезжал в Шахматове вместе с Майковым, который ухаживал за сестрой Катей. Она безжалостно поднимала его на смех, дразня на каждом шагу чрезмерным классицизмом и пристрастием, к греческим словечкам. Он был неизменно мрачен и меланхоличен, переводил стихи Гейне и разговаривал со мной о переводах того же поэта, которым я тогда занималась из любви к искусству. С этими двумя мы ходили в лес за грибами и сиживали на опушке великолепного батюшковского леса, причем Фед<ор> Дмитр<иевич> запевал веселым тенором:
Сизенький голу-у-у-бчик
Сидит на дубочке.
А Майков окончательно кис и мрачнел от насмешек задорной и хорошенькой сестры моей Кати. Сестра Софа тихо и нежно расцветала под взорами своего ухаживателя, но увы! После этого лета, когда все родные и подруги окончательно решили, что Фед<ор> Дмитр<иевич> - будущий жених Софы, он охладел к ней и стал ухаживать за близкой ее подругой Соней Вышнеградской, которая, право же, не была в этом виновата. Софа очень страдала от измены своего обожателя и, наконец, поступила столь же решительно, как и романтично, а именно, отправляясь на бал к Вышнеградским в голубом гренадиновом платье с четырехугольным вырезом, в котором она напоминала не то маркизу XVIII века, не то фарфоровую пастушку, она спрятала под корсаж записку, в которой просила Фед<ора> Дмитр <иевича> не бывать у нас в доме, так как ей тяжело его видеть и передала ее ему во время бала, на котором этот неверный увивался за ее подругой.
Фед<ор> Дм<итриевич>, как человек легкомысленный, но добрый, был огорчен и поражен тем, что дело приняло столь трагический оборот, но исполнил просьбу Соф<ьи> Андр<еевны>. Он принадлежал к числу тех немногих мужчин, которые часто увлекаются, но никогда не женятся. Следует заметить, что он был более привлекателен для женщин как мужчина, чем его приятель Майков, но, несомненно, уступал тому же в уме и талантах. Мне и тогда уже казалось, что Майков гораздо интереснее его в разговоре. Впоследствии Батюшков развился, но в то время ему было очень далеко до Майкова, который в дальнейшем оказался талантливее и значительнее его.
Свободное копирование
