С Мотовиловым дружил его однокурсник К. В. Недзвецкий, стройный и довольно высокий блондин с приятным, хотя и некрасивым, лицом и живыми глазами. Это был пламенный патриот-поляк, хотя по матери немец. Он отличался восторженностью, обожал Мицкевича и Шопена и обладал веселым и милым покладчивым характером при подлинной доброте и большой дозе легкомыслия. Он мечтал о семейном очаге, о детях и о свободе Польши, и всего этого дождался почти без всяких терний на своем пути. Он слегка ухаживал за многими барышнями, даже, пожалуй, за мной, но романа у нас не вышло: во-первых, он был не в моем вкусе, а, во-вторых, я увлекалась в то время его товарищем, чрезвычайно красивым поляком, который, подобно метеору, блеснул и быстро исчез с моего горизонта, но оставил глубокое впечатление. В результате - много стихов, которых никто не читал, усиленные занятия польским языком, пристрастие к Шопену, интерес к полякам и к их литературе и проч. Конрад Викторович, которого, недаром бабушка Карелина называла "быстроглазый Недзвецкий", быстро проник в мою тайну, хотя я очень старалась скрывать свои чувства. Что поделаешь: мне было в то время 16 лет, и тайна моя, к моему горю, стала общеизвестной. Но К<онрад> В<икторович> был моим учителем. Он приносил мне польские книги, прекрасно играл баллады и мазурки Шопена, а главное, рассказывал мне о своем интересном товарище, так как в то время жил в одной комнате с ним.
Мотовилов относился к Недзвецкову дружески, но юмористически. Он называл его сначала "Кондрат", потом "Контракт" и наконец "Документ", охотно играл с ним в четыре руки и слегка подтрунивал над его патриотизмом, в общем они были большие друзья, но раз в жизни произошла между ними большая ссора. Они ухаживали за одной и той же барышней, которая была очень хороша собой, умна и прекрасно пела. К<онрад> В<икторович>, обладавший изрядной долей самоуверенности, вообразил, что она им увлеклась, чего не было на самом деле, и, когда Мотовилов сделался ее женихом, вызвал его на дуэль. Дело кончилось тем, что кто-то из них был неопасно ранен в руку. После этого случая произошло некоторое охлаждение. Мотовилов женился на той, которая была причиной дуэли, а Недзвецкий, быстро утешившись,- на моей двоюродной сестре А. М. Енишерловой. Недзвецкий, женившийся не по страсти, а по благоразумному выбору и симпатии на хорошенькой, умной девушке спокойного характера из хорошей семьи, да еще и с приданым, был очень счастлив в семейной жизни. Избрав карьеру прис<яжного> пов<еренного> по гражданским делам, он достиг хороших результатов.
Жизнь его протекала, в общем, благополучно и завершилась после германской войны переселением в столицу независимой Польши вместе с семьей женатого сына, когда-то игравшего с Блоком. Две его дочери остались в России: одна, Анна Конрадовна, жена московского профессора, другая, Ольга Конрадовна, жена ленинградского хирурга. Она еще до войны окончила Бестужевские курсы на романо-германском отделении и с успехом выступает как лектор в нескольких учреждениях. Восьмилетней девочкой она выступала во французском спектакле, где Блок играл старого и глупого академика, а ее старший брат - лакея. Ольга Конрадовна живо интересовалась поэзией Блока, так же как и ее отец, который всегда относился с большой симпатией и сочувствием к Блоку, несмотря на то, что он после женитьбы редко бывал в их доме, а кончил тем, что совсем отдалился от них, так же как и от остальных своих родственников, за очень немногими исключениями. Что касается семьи Недзвецких, то наиболее дружеские отношения у нее всегда были и сохранились со мной.
Судьба Мотовилова определилась совсем иначе, чем судьба друга его юности. Как человек с сильным темпераментом, он женился по страсти на исключительно привлекательной девушке, с которой был очень несчастлив. Вскоре обнаружилось, что она его не любит и вышла замуж только со скуки. Ее отношение к мужу было хронически-презрительное, чему я была свидетельницей через год после их свадьбы, когда они гостили у нас в Шахматове, причем она всех нас поразила своей красотой, остроумием и тонким исполнением незаурядных романсов, но также и своим презрительным равнодушием к мужу. Глядя на них, я невольно вспомнила слова обиженной Мотовиловым Веры Л.: "Отольются кошке мышкины слезки". От этого неудачного брака родилась девочка, которая умерла дифтеритом, когда ей было 3 года. Вскоре после этого по желанию жены произошел развод, и Мотовилов остался, что называется, при пиковом интересе. Несколько лет сряду он был соломенным вдовцом и страдал от несчастной страсти к жене. Наружно он этого не выказывал, был как всегда юмористичен и небрежен; но из веселого юноши превратился, что называется, в брюзгу. Он был в очень дружеских отношениях с семьей моей сестры Софьи Андреевны и с ее мужем Адамом Феликсовичем, часто бывал и у нас, возобновил дружбу с Недзвецким и кончил тем, что женился вторично на очень милой девушке, в которой находил - едва ли основательно - сходство со своей первой женой. Это был счастливый брак. Жена Мотовилова была прекрасная жена и мать, и сам он любил семью, но, по-видимому, жизнь его не удовлетворяла. Он остроумно ворчал на своей службе в сенате и что-то уж очень пристрастился к водке, которая, несомненно, вредила его наследственной болезни сердца. Он умер внезапно, далеко не старым, оставив в большом горе совсем молодую жену и двух дочерей.
Должна сознаться, что я никогда не чувствовала большой симпатии к Мотовилову и даже не находила его привлекательным. Это был не мой жанр. С ним совсем нельзя было разговаривать, можно было только флиртовать и кокетничать, чего я совсем не умела. Он не выносил, чтобы женщина в его присутствии занималась чем-нибудь, кроме него. Застав ее, например, за рукодельем, он вырывал его у нее из рук и не давал ей работать. Он признавал только пение и игру на фортепьяно. С ним невозможно было говорить серьезно.
Изредка он произносил суждения, из которых я увидала, что его вкусы очень узки: при большой музыкальности он признавал только русскую музыку, за исключением Шопена, он не любил даже Бетховена. Литература не русская была ему неинтересна, он не признавал даже Шекспира, Гете и лучших западных романистов. Я не помню, чтобы он когда-нибудь принес книгу, но он очень любил, когда мать наша читала вслух что-нибудь вроде рассказов Слепцова. Проводя у нас в Шахматове по целым неделям, он никогда ничего не делал, не любил длинных прогулок, хождений за грибами и проч. и приезжал обыкновенно один. Удивительно то, что очень любя наш дом, он не был влюблен ни в одну из моих сестер, и они тоже им не увлекались, хотя и любили его общество. Всего охотнее с ним проводила время Софья Андреевна, что объясняется отчасти тем, что до замужества она не имела серьезных интересов и легко могла оставить пустяшное рукоделье или чтение легкого английского романа для еще более легкого препровождения времени с остроумным и веселым кавалером. Екатерина Андреевна, как хозяйка и литератор, располагала меньшим количеством свободного времени, а, кроме того, не без критики в моем духе относилась к самому Мотовилову. Александра Андреевна очень рано вышла замуж. За ней Мотовилов изредка ухаживал, когда она оставила мужа, он ей нравился, но не очень, и, кроме того, было слишком ясно (да он и не скрывал этого), что его ухаживанье не пойдет далее легкой связи, он ее не любил, а она была избалована серьезными чувствами к ней остальных поклонников. Для нее было важно и то, что он нисколько не интересовался маленьким Сашей, которому было в то время лет 5. Маленький Блок очень не любил Мотовилова, называл его за глаза сердитым тоном "Мотовилька-вилька-вилька" и вообще относился к нему враждебно, тогда как Франца Феликсовича сразу полюбил и почувствовал к нему доверие, хотя тот им тоже не интересовался.
Свободное копирование
