Мечты о прошлом - 57

     «НЫНЕ ОТПУЩАЕШИ РАБА ТВОЕГО, ВЛАДЫКО»

В августе восемьдесят четвёртого года Ирина Георгиевна Коровай дала в Нукус на адрес музея телеграмму о том, что Савицкому срочно нужна исырык . Она знала, что в Каракалпакии исырыком отгоняли злых духов и эта телеграмма была оговоренный нами знак, что Савицкий при смерти. А у меня не было денег, не то что на поездку в Москву, но даже в Ташкент к детям, которых я не видел целый год. Савицкий знал, что я живу в нищете и предлагал: «Может быть, Люда пойдёт ещё на одну работу во Дворец пионеров?». Я отвечал, что у жены слабое зрение, ей нельзя напрягаться, а потому она не сможет работать и в детсаду, и ещё на одной работе.

Пойти в Министерство культуры, чтобы попросить деньги на дорогу? И не думал даже после моего отказа ехать на прополку хлопка после приказа министерства. Арслан предложил дать денег на дорогу. Но я медлил, был в ужасе, не мог и просто не хотел видеть смерть Савицкого.

Министр культуры сам вызвал меня, художников Жоллыбая Изентаева, Базарбая Серекеева, Марата Худайбергенова и велел получить в бухгалтерии, кажется, две тысячи рублей на затраты по перевозке Савицкого в Нукус. В Москве мы поселились в Постоянном представительстве Республики Узбекистан на улице Большая Полянка. Большую помощь нам оказал сотрудник этого представительства. Состояние у меня было такое, что я не запомнил его имя, но помню, как он очень помог нам, заказав цинковый гроб в отделе ритуальных услуг на Таганке, и помог с оформлением документов на перевозку Игоря Витальевича в Нукус.

В центре оксигенации Савицкого уже не было. Когда мы приехали к Ефуни, он холодно меня встретил, наверное, из-за того, что Савицкий не дождался меня. Попрекала и Ира Коровай: «Я же тебе намекала, неужели ты не понял что Савицкий при смерти, он хочет тебя видеть, хотел тебе что-то важное для него сказать».

Тело Савицкого получили в морге в дождливое холодное утро. Гроб был очень лёгкий. Повезли на жёлтом автобусе, «ПАЗ»ике, в храм Николы в Хамовниках. Внесли в церковь и поставили гроб рядом с двумя покойниками. Ирина Коровай сказала, что Савицкий, якобы, просил отпеть его по православному обряду. Скорее всего, это было её решение, глубоко верующей православной христианки.

Священник положил повязки с текстом молитвы на головы покойников. Савицкий лежал в том же самом сером костюмчике, в котором приехал в Москву. На лице было выражение глубокого и нерушимого покоя. Над гробом возвышались огромный лоб, впавшие глаза, сложенные руки с узлами вен, большие руки рабочего. Этими руками он в юности работал на заводе, а затем перелопатил горы земли на раскопках. Губы его были выдвинуты вперёд и чем-то склеены. Я понял, что в рот ему что-то вложили «для красоты», т.к. у него не было ни одного зуба. В руки была вложена свеча. Отпевание проводил полный пожилой священник, о котором шепотком почтительно старушки, что он служил полковником в КГБ и ушёл оттуда в церковь, чтобы отмолить свои грехи в служении Богу.

Нукусские художники вышли из церкви и спросили меня - можно ли им, мусульманам, присутствовать при христианском обряде отпевания? Не помню, что я сказал, но мы вошли в церковь. Очень красиво пел хор: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром».

Гражданская панихида была на Новом Арбате, в Доме художников. Собралась огромная толпа, говорила речь Мариника Бабаназарова. И на отпевании, и на гражданской панихиде было много народа, в том числе соратники Савицкого по Хорезмской экспедиции. Рядом со мной стояла Елена Неразик и Григорий Потанин с женой Катенькой. Неразик со значением его спросила, не из тех ли он казаков Потаниных? «Из тех!» - гордо ответил Григорий, крепкий чернявый молодой казак с усами. Он тогда работал художником в цехе мультипликации на Мосфильме, жил он на втором этаже дома Фаворского. На этом же этаже была квартира Дмитрия Жилинского, племянника художницы Симонович-Ефимовой, которая в свою очередь была племянницей Валентина Александровича Серова.

На панихиде я увидел графика Рудольфа Хачатряна. Экземпляр альбома с его работами, изданный в Финляндии на прекрасной глянцевой бумаге, был у меня в Нукусе. Не в силах видеть обряд, вернее тело Савицкого, я осмелился подойти к Хачатряну, поздоровался, представился и сказал ему, что мне очень нравятся его рисунки. Он мне возразил – «Я не считаю их рисунками». Потом, рассматривая тот альбом, я понял, что Хачатрян нашёл себя в больших портретных работах, выполненных карандашом на левкасе чертёжных планшетов. Точно так же, как на древнерусских иконах, но которые писали на досках. По долговечности и по громадности труда, Хачатрян вполне справедливо не считал их рисунками, хотя в репродукциях они выглядели как обычные рисунки. Да, они не соответствуют теории рисунка Фаворского, в основе которой была теория скульптора Адольфа Гильдебранда о так называемом ввинчивании формы в пространство. С этой точки зрения рисунки Хачатряна казались аморфными и отличались в своём стиле и от смиренных или монументальных, могучих или простодушных работ Фаворского, и от изящных женских образов Николая Ульянова из его серии воображаемых портретов. Но в рисунках Хачатряна был свой узнаваемый и неповторимый голос. Кроме того, Хачатрян покорил своим искусством Москву, а это дано не всякому. Художник он, на мой вкус, несколько салонный, но достоин места в истории искусства.

Олег Потанин, который стоял рядом, потом спросил меня знаком ли я с Хачатряном, и когда я сказал, что впервые его вижу, он весьма удивился свободе моего общения с ним. Я надеюсь, что Рудольфу Хачатряну было приятно в глубине души, что о его творчестве знают молодые художники с окраин страны.