Мечты о прошлом - 2

ЭТО Я, ГОСПОДИ, СТОЮ И ЖАЖДУ

ГРУСТЬ ВСЁ РАВНО БЫ ОСТАЛАСЬ

«Грусть всё равно бы осталась». Винсент Ван Гог. Из письма-прощания с братом Тео.

Сегодня 15 ноября 2011. Дальше откладывать нельзя. Я едва дышу. Болезнь моя похожа на грудную жабу, от которой умер Художник Валентин Александрович Серов; на последнюю болезнь Савицкого; на болезнь моего отца Алимжана; на болезнь Алексея Квона, моего старшего друга. Не знаю, сколько мне осталось жить, но эту оставшуюся часть я хочу прожить честно и с достоинством и так же описать в дневниках свою жизнь и жизнь тех, кого храню в своей памяти.

Мои воспоминания и дневники – нечто вроде автопортрета в живописи: попытка воплотить себя в тексте, попытка постижения себя мыслящей материей, пусть даже только для самого себя. И не важен результат – что будет с моими воспоминаниями и принесут ли мне известность? Неважно. Это нужно мне самому – пройти по пути своей памяти и ещё раз пережить жизнь в контексте десятилетий 1950-х - 2000-х годов их вызовов, перед которыми я устоял или не смог устоять.

Пишу не для Истории, она переполнена жизнями таких же людей как я. Но та часть жизни, которая соприкасалась с судьбами близких мне людей, особенно с жизнью Игоря Витальевича Савицкого и под сенью его гения, может представлять интерес, как минимум, для моего сына. Надеюсь, сын через мою судьбу увидит судьбу страны и моего поколения. Сквозь дымку веков он сможет разглядеть призрачные пути своих предков. Он должен понять, что мы продолжаем жизнь наших праведных предков и должны быть достойны их для самоуважения. Ведь для того, чтобы превратить человека в скот, достаточно лишить его Слова.

И, конечно, очень важно оставить память о современниках. Неважно, как ты добываешь хлеб насущный, если хранишь и оставляешь для потомков память о тех, кто заслуживает светлой Памяти, и сам оставляешь о себе такую же память. Смерти нет, если есть память поколений. Об этом святой Винсент Ван Гог написал единственное стихотворение: «Не верь, что мёртвые - мертвы. Покуда в мире есть живые и те, кто умер, будут жить» От этих строк веет меланхолией и мрачным фанатизмом раннего Винсента, периода его подготовки к миссии проповедника. (Я думаю, что его картины и рисунки, в сущности, те же проповеди, но красками на холсте и бумаге).

Конечно, в воспоминаниях хорошо бы было следовать хронологии. Но придётся перемещаться из одного времени в другое, из одного события в другое, от одного лика к другим. Время тянется прямо и неуклонно, а память вся в переплетениях событий, где глубокий старик может быть гораздо ближе к своему детству, чем в юности. Возможно, так замыкается круг жизни, где старость цепляется за воспоминания детства в ожидании смерти.

Рождение и смерть. Одно великое небытие соприкасается с другим, и промелькнувшая жизнь, как нечто драгоценное и эфемерное, была, кажется, лишь чудом сновидений в череде обыденных дней, которые перемалывают жизнь всякого человека в «сундук» его воспоминаний, до тех пор, пока «сундук» не исчезнет в бесконечном пространстве небытия или в чьём-то чулане. Есть ли какой-то смысл в этом «сундуке», полном тоски, страха и однообразия? Наверное, есть. Иначе Что же заставляет меня фиксировать память в дневниках? 

Перейдя рубеж 50-ти лет, оглядываюсь на свою жизнь и с горечью вижу, что она пролетела так быстро и тщетно! В ней сделано много ошибок, потеряно много драгоценного времени на сущие пустяки, но не построен дом, нет крепкой и большой семьи, не признано моё искусство. Накопленные знания и труды не принесли пользы ни мне и никому другому. А потому и, если я не нужен миру, – ухожу от мира в себя и в воспоминания, в которых вижу как я сам загубил свою единственную жизнь пьянством, ленью, нерешительностью, трусостью, растерял друзей, не приобрёл новых, не приобрёл богатства, славы и сейчас влачу жалкое существование, как Иов, раздирая свою душу. Оттого я часто был близок к самоубийству. Но страшно было думать, что мир будет существовать без меня и моё кратковременное осознание своего бытия исчезнет без следа.

Видимо, во мне слишком развита рефлексия. Скорее всего, все эти переживания – это надрывы души, задавленной в суете выживания в несвободе, в отсутствии близких мне по духу людей, в моих метаниях из одной крайности в другую. Теперь же, с большим, нежели раньше, самообладанием привыкаю к себе и, пережив кораблекрушения, продолжаю своё плавание, но сменив курс. Мне теперь не нужны ни мои картины, ни деньги, ни люди. Я ухожу в прекрасный мир образов, мыслей и чувств Баха, Пушкина, Вальехо и им подобных гениев. Они реальнее, ценнее и ближе для меня, чем окружающая меня пустыня. Я размышляю вместе с ними, радуюсь и горюю, иногда проливаю слезы. А родственники и друзья – это уже прошлое, как умершее. Можно, конечно, погоревать о них, как о покойниках. Но лучше мне говорить с ними в своих дневниках, где ни они мне, ни я им уже не сделаем больно, как это бывает у живых.

А какое было у меня детство и какая прекрасная мечта – сделать людей лучше и добрее своим революционно-монументальным искусством! С размаху и сразу! В юности я был восторженным идеалистом, полон радужных надежд, верил в великую миссию художника, в силу его духовности. Всю жизнь я бежал от мира корысти, но не заметил, как с разбега влетел в комнату смеха. В ней я бился в кривые зеркала и об таких же, как я. Когда увидел в этих зеркалах себя и их как чудовища, то закрыл глаза и обратил взгляд в себя, чтобы найти опору в самопознании, вернуть душевное равновесие, описывая свою жизнь. В этом описании я увидел, как в бездне моей души добро борется со злом, как шлюпка с бурным морем.

Но знаю теперь, что море когда-то успокоится, и тогда я найду покой своему сердцу. Всё простится и всё забудется, и верю я - останутся судьба и душа моя, запечатлённые в текстах, в рисунках, в живописи, в том немногом большом и светлом, что я искал и нашёл в своей жизни.