Императрица питала самую горячую привязанность к своему внуку, великому князю Александру. Он был красив и добр, но хорошие его качества, которые тогда замечались в нем и которые могли обратиться в добродетели, никогда не развились вполне. Его воспитатель, граф Салтыков[1], человек коварный, хитрый, склонный к интригам, беспрестанно внушал ему поведение, которое естественно разрушало в нем всякую искренность в характере, заставляя его постоянно обдумывать каждое свое слово и действие. Желая примирить императрицу с ее сыном, граф Салтыков вынуждал молодого великого князя с его добрым и прекрасным сердцем к вечному притворству; иногда сердце великого князя давало о себе знать, но воспитатель тотчас заботился о том, чтобы уничтожить эти порывы. Он внушал своему воспитаннику удаляться от императрицы и бояться отца; благодаря этому, великий князь испытывал постоянную борьбу с своим сердцем. Великий князь Павел старался развить в сыне вкус к военному делу; он заставлял Александра и его брата Константина присутствовать два раза в неделю на военных упражнениях в Павловске, приучая его к мелочной и ничтожной тактике, уничтожая в нем более широкое понимание военного дела, так как понимание этого не было связано с мундиром по прусскому образцу. Но, несмотря на все эти обстоятельства, которые легко могли дурно отозваться на человеке самого твердого характера, я должна отдать справедливость моему повелителю, что всепрощение так же близко его сердцу, как далека от него тирания; его нрав — кроткий и обходительный; в его разговоре чувствуется мягкость и изящество, в его стиле много красноречия, а во всех прекрасных поступках заметна полная скромность.
Принцесса Луиза, ставшая его супругой, соединяла вместе с невыразимою прелестью и грацией во всей фигуре замечательную для четырнадцатилетней девушки выдержку и умеренность. Во всех ее действиях заметны были следы заботливости уважаемой и любимой матери. Ее тонкий ум с замечательной быстротой схватывал все, что могло служить к ее украшению, как пчела, собирающая мед в самых ядовитых растениях; ее разговор дышал всей свежестью молодости; но она не была лишена правильности понимания. Я наслаждалась, слушая ее, изучая эту душу, столь мало похожую на другие: душа эта, совмещая в себе все добродетели, открыта была для всяких опасных влияний. Ее доверие ко мне возрастало с каждым днем, но оно вполне оправдывалось чувствами, которые я питала к ней. Добрая ее слава сделалась для меня оттого еще дороже, еще ближе моему сердцу.
Первое лето, которое мы провели вместе, было только преддверием дружбы, продолжавшейся несколько дет. Она мне представлялась прекрасным молодым растением, стебли которого могли бы дать, при хорошем за ним уходе, прекрасные отпрыски, но которому бури и ураганы угрожали приостановить их дальнейшее развитие. Опасности, все увеличивавшиеся вокруг нее, удвоили мои заботы о ней. Я часто вспоминала с сожалением о ее матери, единственном существе, способном докончить ее воспитание, начатое так хорошо, и бывшем живым примером добродетели, который мог бы предохранить ее от иллюзий и увлечений.
