Уроков не было и на следующий день, но потрясение первого дня чуть-чуть ослабело, размылось, вошло в русло и потекло в общем потоке, где кроме горя и растерянности начали оживать обычные чувства и мысли. И среди них - тайное удовольствие от того, что нет уроков, опросов, домашних заданий. И стыдливая мыслишка, что чем активнее мы будем проявлять свое отчаянье, тем дольше продлится передышка. Нет, в принципе, конечно, надо собраться с силами и взять себя в руки, но может быть, не сегодня, а с понедельника.
В классе, слева от доски, висел плакат, безотказно действующий на слезные железы: вождь поднял на руки девочку с букетом цветов. Мудрый прищур, отеческая улыбка, гроздья салюта, ликующие лица вокруг. "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!"
Неужели его нет больше?! И не подбежит к нему девочка с цветами, и не подхватит он ее своими добрыми... отцовскими... И напрасно вы заглядываете в класс, Георгий Нилыч, да еще с журналом подмышкой! Как вы можете в такой день - о какой-то алгебре!.. Разве вы не видите, как мы стр-радаем?!
Плакат этот повесили в классе перед годовщиной Октября. Мы оставались после уроков, клеили бумажные цветы для демонстрации. Пели хором про глобус, который "крутится-вертится, словно шар голубой". Наташка Белоусова рассказала как в прошлом году ходила с дедушкой на майскую демонстрацию и видела его на трибуне мавзолея.
- А вдруг, и мы увидим, - мечтали мы.
- Но если будет дождь, - сказала Рутковская, - то лучше ему не выходить на трибуну. А то простудится.
Все как-то даже сконфузились. Нинка вечно ляпнет. Простудится - он! Неприлично даже представить, что он может сморкаться как обычный человек.
В ту осень чудо произошло - мы его увидели. Он вышел на трибуну как раз в ту минуту, когда наша колонна проходила мимо мавзолея, поднимая вверх бумажные цветы. Он был в фуражке и простой серой шинели, застегнутой под горло. Самый скромный из всех, кто стоял справа и слева от него. Он неторопливо поднес руку к фуражке, приветствуя нас. О-о, что это была за головокружительная, сумасшедшая, самозабвенная минута, исторгшая из наших глоток вопль ликования! И потом, когда мы возвращались домой вдоль стены Кремля, по набережной, по Лебяжьему, по Волхонке, волоча по асфальту уже ненужные бумажные цветы, при одном лишь воспоминании о скромной фигуре, об этой неторопливой руке, поднесенной к фуражке, нас сотрясало жаркое чувство восторга. Мы пели хором: "...О Сталине мудром, родном и любимом, прекрасную песню слагает народ!" И другую: "Сталин - наша слава боевая, Сталин - нашей юности полёт!.." И третью: "Артиллеристы! Сталин дал приказ!" И четвертую, и пятую - песен хватило до самого дома.
- Мама!- слышу я свой ликующий крик. - Мы видели Сталина!!
И мамино ответное, счастливо-ошеломленное:
- Что ты говоришь!!
Хотя мама могла и подыграть - она была все-таки актрисой. Чувство, которое она испытывала к вождю, было смесью страха, благоговения и веры. Мама говорила: "Он всё может!" - вкладывая в эту фразу, как мне казалось, светлый, позитивный смысл. Она считала, что "он не знает всего", что "ему не говорят", что если ему написать и письмо попадет в его руки - он восстановит справедливость.
Папа, отбывший десятилетнюю ссылку - факт, который от меня тщательно скрывался, хотя что-то иногда проскальзывало в разговорах - не строил иллюзий. Иногда, в ответ на мамино "ему не говорят", он выходил из себя и выплескивал что-нибудь такое немыслимое, не лезущее ни в какие ворота, что я только хохотала, принимая это за неприличную шутку. Мама тут же испуганно и гневно затыкала ему рот фразами, типа: "Тебе что, опять захотелось?" или: "Ты что, с ума сошел? Она же пойдет в школу и всем расскажет!"
Когда пьесы отца, по подозрению в космополитизме, были сняты со всех театральных репертуаров, мама, в ожидании худшего, вдруг обратила внимание, что в квартире нет ни одного портрета Сталина.
- Надо немедленно купить и повесить, - сказала она.
Папа тут же завелся и закричал:
- Зачем?!
В ответ мама тоже закричала:
- Затем, что к нам может зайти дворник! Или кто-нибудь! Ты что, наивный? Нельзя, чтобы в доме не было портрета!
Папа заорал:
- Ну, так купи, и пришпиль его себе на задницу, чтобы дворник видел!!
- Тише!! - шепотом закричала мама, тыча пальцем в мою сторону. - Ты что, с ума сошел?! При ней!
В результате дискуссии папа купил на Арбате плакат с изображением вождя, курящего трубку на фоне гор и повесил в кабинете. Всем, кто к нам приходил, папа зачем-то объяснял, что его привлекло здесь цветовое решение, оригинальный ракурс и условная художественная манера. Все одобряли папин вкус. Мама подтверждала: "Прекрасный плакат!"
