Другой моей фестивальной отрадой был польский Торунь. Там с 1990 года существует театральный фестиваль "Контакт". Возникший, когда стало рушиться социалистическое сообщество, он видел свою цель вначале в том, чтобы сохранить прежние театральные связи с ближайшими соседями. Наперекор движению политики, "Контакт" все расширял круг общения, подбирая в ночи всех потерпевших крушение на свой ковчег. В Торуне воссоединялись уже не просто соседние области, районы, города, он становился центром утраченной близости, ностальгическим островом в пустыне разобщенности. И чем дальше, тем охотнее причаливали к этому острову "другие народы и государства" вплоть до Африки, Америки, Австралии и Индокитая...
Фестиваль был авторским, то есть задумывался и осуществлялся, как и в Гренобле, усилиями одного человека - пани Кристины Майсснер, художественного руководителя и режиссера Торуньского драматического театра имени Вильяма Хожицы.
Мы встретились с ней в Севастополе на Херсонесских играх, фестивале молодежных спектаклей, веселом и беззаботном празднике театра. Маленькая и худенькая женщина, почти всегда в черном, она была серьезна и неутомима, не пропускала даже ночных внепрограммных представлений и, что более всего меня поразило, после каждого спектакля, даже если она не собиралась брать его на свой фестиваль, обязательно встречалась с труппой, подолгу беседуя с актерами и режиссерами. Для чего? С одной стороны, чтобы понять, узнать и предвидеть дальнейшее движение, а с другой, - из врожденной деликатности, не позволяющей оставить увиденное без реакции. Нас познакомила Наташа Казьмина, и я рассказала Кристине о театре в Средней Азии, совершенно ей не известном, а заодно и о других театрах народов СССР. В результате мы составили программу показа, а я получила приглашение на "Контакт" и стала ездить туда постоянно. Через пять фестивалей Кристина уедет из Торуня - руководить Старым театром в Кракове, а затем организует новый фестиваль - во Вроцлаве, а "Контакт" возглавит театральный критик Ядвига Олерадзка, сохранив его традиции и значимость и привнеся в организацию и программу собственную яркую индивидуальность.
Торунь создан для фестиваля, как и Авиньон, в облике этих городов есть много общего, они и построены примерно в одно время. Но идеи фестиваля и принципы его существования - разные. Если жители Авиньона (они составляют примерно половину двухсоттысячного населения Торуня) на время фестиваля, как правило, покидают город, сдавая свои квартиры и оставляя его целиком в распоряжении приезжего люда, то жители Торуня (как и жители Гренобля) - патриоты своего фестиваля и закупают абонементы загодя.
Провинция доверчива, отзывчива и сохраняет локальный патриотизм. В Торуне я видела, как несколько тысяч жителей маленького города по призыву мэра вышли на улицу, нагруженные детьми - в колясках и на плечах. Веселая и спокойная толпа никуда конкретно не устремлялась и в течение целого дня тесно топталась на главной улице ряд - не в ряд, вперед-назад. Оказалось, что на этой улице положили новую брусчатку, и нужен был груз не менее четырех тонн, дабы она хорошенько улеглась. Люди гордились своим городом и готовы были внести свою лепту в его процветание.
C первой же поездки в Польшу я почувствовала необъяснимую свою близость к полякам, к польской культуре и к стране вообще. Как будто в прежней жизни я здесь уже бывала. В этой связи мне все время вспоминался поразивший меня в свое время рассказ Ларисы Шепитько о том, как она, впервые оказавшись в Польше, осматривала один из замков и вдруг сказала гиду: а здесь стоял бильярдный стол. Он удивился, но подтвердил сей факт. А в следующем зале она увидела на стене свой собственный портрет: одна из владелиц замка походила на Ларису, как сестра-близнец. Вот и мне бы поискать хорошенько. Только ведь не факт, что мне тогда был уготован замок, как ей...
С годами же у меня, нынешней, сложилась убежденность, что польский театр, организация театрального дела в этой стране - едва ли не лучшие в мире. А на "Контакте" доля польских спектаклей, естественно, была велика, что придавало фестивалю особую прелесть и интерес.
Прелесть и неповторимость "Контакта" состояла также и в том, что из года в год там собирались одни и те же люди из Польши и других стран. Не только критики и журналисты, но и почетные гости. На фоне меняющейся панорамы театральной жизни они составляли как бы некую постоянную труппу зрителей, некий сплоченный клуб знатоков, и были рады не только новым спектаклям, но и друг другу. И я здесь была своя, не чужая.
На фоне меняющейся панорамы театральной жизни в Торуне сложился и некий постоянный круг любимцев и фаворитов. Это, в первую очередь, поляк Кристиан Лупа, литовцы Эймунтас Някрошюс и Римас Туминас, из наших, пожалуй, "Фоменки". Их новых спектаклей на каждом фестивале ждали все, и между ними в основном шла борьба за первенство. Ибо "Контакт" - фестиваль конкурсный.
Вспоминая самые волнующие моменты торуньских фестивалей, я бы назвала поединок за главный приз между "Гамлетом" Някрошюса и "Маскарадом" Туминаса в 1997 году. Выбрать было нелегко, и болели неистово. Оба спектакля, вошедшие с тех пор в золотой фонд мирового театра, заслуживают того, чтобы о них вспомнить. У обоих режиссеров это едва ли не лучшие спектакли.
В свое время американец Роберт Уилсон прославился спектаклем "Взгляд глухого". "Гамлета" можно было бы определить как "Взгляд безумца" или "Взгляд другого". Возможно, впервые в истории этой трагедии ее герой был действительно безумен. Или же безумным был мир, в котором он жил - жестокий, дикий, странный, враждебный. Безумие проявлялось в том, прежде всего, что люди и предметы теряли свои естественные функции, смещался смысл всего сущего: нож, орудие мщения, запаян был в глыбу льда, льдинками же истаивала горящая люстра, королевское вино золотило зубы...И в отношениях людей явно недоставало человеческого. Суть бессмыслицы заключалась в том, что Призрак отца (вполне, впрочем, материализовавшийся) не только впрямую провоцировал всю историю мщения, но и руководил ее развитием, а в финале рыдал над мертвым сыном, не выпустившем из рук детского барабана "боевой тропы". Рыдал, сознавая, что сам его погубил. В той истории не было необходимости в Розенкранце и Гильденстверне, потому что предателями оказывались все, включая и актеров, возглавляемых Полонием. А на роль Гамлета Някрошюс пригласил молодого, известного рок-певца, совсем не-актера, изначально чуждого представленному сообществу людей. Очевиден был исповеднический пафос "Гамлета", очевидна была связь между взглядом Гамлета и взглядом Нюкрошюса.
Столь же личностными оказались отношения с драмой Лермонтова и у Римаса Туминаса. Известный литовский критик Ирена Алексайте со слов самого Римаса рассказала об истоках этих взаимоотношений. В школе на уроке русской литературы русская учительница, рассказывая о Лермонтове и не зная литовского языка, никак не могла объяснить классу значение слова "смуглый". Поискав глазами, она нашла смуглого Туминаса и объявила классу, что Лермонтов был такой, как Римас. Эту первую свою сопричастность Лермонтову Туминас осознал очень остро и сохранил на всю жизнь. Меня эта история пленила, она многое объясняла в той совершенно авторской свободе, с которой обошелся Туминас с "Маскарадом", сделав из него карнавал, зловещий и смешной. Вся сцена была занесена снегом. Снежный вихрь будоражил и сводил героев с ума, как мистраль. В отличие от "тяжелозвонкой" поступи "Гамлета" движение спектакля было легким, воздушным, шальным. Он был исполнен иронии и изящества. Легко переходил от смешного к трагическому и обратно. Не оставлял тяжести на душе: пронесся и растаял со всеми своими романтическими коллизиями. Вот кончится зима - и все забудется. И вместе с тем, при всем отличие от "Гамлета" в нем присутствовала та же серьезная тема - губительной мести. Арбенин представлялся монстром, а любящая его Нина - таким же погубленным ребенком, как и Гамлет.
Свободное копирование
