Сказали, что на какой-то шахте, впереди нас находящейся, идёт между людьми-рабочими брожение. Дорога к моему месту службы шла через эту деревню. Адъютант уверяет, что я не могу ехать без его сопровождения. Рано утром я всё же уехал без его сопровождения. Доехал благополучно. Этой шахтой заведовал один поляк из армии Андерса, демобилизованный по инвалидности.
В 10 часов прикатил со своими солдатами адъютант. Сразу на меня накинулся, что я рисковал и что он за меня ответственный, что было неправдой, так как я находился в подчинении прокурора, куда и накатал рапорт обо всём виденном. На этой шахте у него мало было жертв.
Впереди по дороге шёл между двумя солдатами китавала. Вдруг впереди идущий солдат выстрелил в сзади идущего солдата и ранил его в ногу. Китавала схватил у раненого винтовку, и они с солдатом скрылись. Переполох большой; не шли, а еле передвигались. Перевязанного мною солдата-негра уложили в мой ти-пой. Я шёл пешком.
Устроили мне госпиталь в деревне, откуда продолжалась постройка автомобильной дороги. Несомненно, битые китавала пришли лечиться ко мне, и я их по их состоянию здоровья положил в госпиталь, что и нормально. Моя служба – это лечить, а кто бы больной ни был – меня это не касается.
Появляются солдат шесть с запиской от адъютанта, что китавала, которые лежат у меня в госпитале, по ошибке получили от него по 50 плетей вместо 100, так поэтому ему нужно сдать этих людей присланным солдатам». Я ему ответил, что, во-первых, вплоть до выздоровления я их ему выдать не могу, а во-вторых, после выздоровления по приказу медицинского инспектора провинции всех без исключения выздоровевших в моём госпитале больных я должен отправлять к старшему врачу в Шампути. Написал я это с копией кому надо и вручил оригинал адъютанту через солдата, думая, что на этом всё и закончится.
На другой день утром прихожу в больницу. Инфирмьер-негр (санитар) с испуганным лицом заявляет, что пришли ночью солдаты и забрали всех китавала. Несчастные все погибли, но мой рапорт на этот произвол или на первый, видимо, подействовал: этот адъютант больше ничего подобного не делал и сказал, что не может бить теперь негров до тех пор, пока не получит от меня утверждение, что негр сердцем крепок. Такой записки я ему никогда не давал, ссылаясь на мою некомпетентность.
Для предстоящего осмотра доктора сводил негров в построенный большой магазин для провизии, который впоследствии и стал их тюрьмой.
Были случаи, что когда адъютант приходил на шахту, то ему белые жаловались на плохих негров. Хотя они были и не китавала, он их сразу приобщал к китавала и запарывал до смерти, о чём я при встрече с прокурором (средних лет прыщавым бельгийцем), купавшимся и одевавшимся со мной у одной реки, всё рассказал, как, где и у кого было.
Бесчинства этого солдафона были мне нестерпимы. Да и что же это за служба: ходи, лечи здоровых, будь всё время в глупой опасности, тем более, всюду настало полное спокойствие. А тут я получил плохие новости с моей плантации.
Прислал письмо администратор, что у меня на плантации рабочие убили одного рабочего и жену другого рабочего. Подробностей не описывал, но написал, что капитан-шеф Ненза повар Канди (я его оставил хранителем дома) арестованы, сидят в тюрьме в Паулисе, ожидая суда.
Тогда я дал губернатору в Леопольдвиле каблограмму (телеграмму, переданную по кабелю), прося его освободить меня от занимаемой должности фельдшера, объясняя ему причину. Ответ: «Сидите там, где вы есть». Тогда я ему – снова каблограмму, что предпочитаю и прошусь на европейский фронт бельгийской армии, но здесь быть не хочу.
Он мне вновь в ответе: «Подтверждено задержание предыдущей телеграммы» и с этим – копия первой телеграммы. Но за это время я слышал, что все гражданско-мобилизованные уходили, если они официально предупреждали.
Поговоривши и проверивши, я убедился, что это так, дал снова третью каблограмму губернатору, что беру ответственность на себя, но служить на такой войне в Касессе не хочу и еду домой в Паулис-Элимба, смотал удочки и покатил, немножко смущённо, но весело.
Проездом через Касессе я видел негра – главаря китавала, которого везли на суд в Стенливиль. Человек, ничем не отличающийся от всех других, среднего роста, невзрачный, дикого вида и средних лет.
Свободное копирование
