Особое дело вечерняя школа. Здесь свой интерес - взрослые люди. Это было совсем не то, что лет двадцать спустя, когда шли в вечернюю школу, заранее зная, что аттестат обеспечен. В вечерней школе учились по преимуществу люди серьезные, желавшие учиться и учившиеся не на шутку. Их было мало, иногда на уроке три-четыре ученика, а иногда и вовсе один. В глубине класса темно, натоплена печь, ученик мой сидит передо мной на первой парте. Ну какой тут урок! Говорим по душам, иногда долго, питая друг к другу искренний взаимный интерес. Потом отнесем лампу тете Марусе и по домам; если мужчина, обязательно проводит до дому. Я любила в вечерней школе даже окна между уроками. В учительской стояло пианино, и я, вспоминая свои детские занятия, играла с большим удовольствием. Из Москвы привозила ноты и хотя сознавала, что игра моя самого низкого качества, но извлекать божественные звуки все равно было приятно. Музыка моя слабо разносилась по школе, ее иногда слышали и великовозрастные ученики, и мой муж, с которым я познакомилась в вечерней школе, уверял, что никто не играл "Турецкий марш" Моцарта так, как я. Однажды, сдавшись на уговоры жены директора школы и еще одной учительницы, я даже согласилась заниматься музыкой с их дочками, достала Школу игры на фортепиано и чему-то их действительно научила. Кончилось это неприятностью: мать одной из девочек заподозрила меня в пристрастном отношении к директорской дочке; пришлось выслушать горькие упреки.
Будущий мой муж однажды появился на задней парте в 10-м классе, в морском бушлате и черных клешах - только что демобилизованный, из Германии, красивый, темноглазый, мягкий, сын известного в Западной Двине человека - главного инженера здешнего лесного хозяйства. Я была в их классе новенькой - сменила покинувшую их молодую начинающую учительницу. На первом же уроке - каверзные вопросы - любимое развлечение взрослых учеников. Но я работала уже четыре года и давно привыкла к этому нехитрому способу прощупывания, нисколько этих вопросов не боялась.
Но я забегаю вперед - в 1951-й год. В 1949 или 1950 г. мне дали, наконец, комнату в принадлежащем школе кое-как отремонтированном большом деревенского типа дома. Из холодных сеней - вход в большую, темную общую кухню, которой никто не пользовался, и где не было света, кроме того, что пробивался сквозь маленькое слепое окошко. Посредине никогда не топившаяся, страшная, обшарпанная русская печь. Из этой кухни, набитой барахлом жильцов - вход в четыре комнаты, населенные четырьмя учительницами, а снаружи - вход еще в две отдельные квартиры. Моя комната была самой маленькой - метров семь-восемь. Счастливые тем, что у нас наконец-то есть свое жилье, мы с мамой въехали туда тотчас же. Это был наш первый самостоятельный дом после той памятной рыковской квартиры в доме на Набережной, которую мы покинули больше десяти лет назад, где остались все наши вещи - нужные и ненужные, но наши, родные. Судя по тому, что дошло до меня от тех времен - сатиновое ватное одеяло да нож из нержавеющей стали, ничего особенно ценного, кроме, конечно, книг, там не было, но все-таки мы с мамой оказались без ничего, ни кола, ни двора, все надо было начинать сызнова. После этой первой комнатушки мы сменили в Западной Двине еще четыре места жительства, а последние лет шесть жили в более или менее удобной отдельной двухкомнатной квартире, полученной Орестом в поселке лесокомбината, далеко от школы, за железнодорожной линией.
Свободное копирование
