Если говорить словами, давно от нас ушедшими, то Альберт Захарович Манфред был для меня благодетелем. Да, самым настоящим благодетелем, и мне хочется написать о нем в знак благодарности и еще больше - в знак любви к нему.
Когда в 1943 году я пришла со своими документами в МОПИ, у меня и мысли не было о научной работе. Единственная мысль была - учиться, как-то устроиться в этой непонятной жизни. За плечами, несмотря на то, что мне было всего лишь восемнадцать лет, уже очень нелегкий опыт. Сиротство, юношеская неприкаянность, помноженная на невозможность или неспособность до конца понять и осмыслить, что происходит вокруг и со мной. Как якорь спасения, как надежда - то, что привито в детстве и стало уже частью существа - надо учиться, много читать, не забывать немецкий язык, работать, работать... А в быту - всегда хочется есть, одежда самая нищая и постоянное чувство несвободы, зависимости. Тяжко, светлого почти ничего нет, кроме ощущения молодости. Не знаю, что бы стало со мной в этой круговерти, если бы не было этой страстной любви к ученью и еще - если бы не встретились мне два-три незаурядных человека, которые помогли не затеряться, не пропасть. Одним из них был А.З. Манфред. Он сделал для меня все, что мог, и для этого ему с самого начала понадобилась смелость.
Этого человека, обладавшего даром привлекать сердца, талантливого во всем, в жизни талантливого, не все назвали бы смелым. Но вот история со мной, относящаяся к 40-м годам. Когда в поданной мною автобиографии (Манфред был деканом исторического факультета МОПИ и принимал мои документы при поступлении, а поступала я тогда, когда занятия шли уже вовсю и отказать было совсем нетрудно) он прочитал, что мои отец, мать и брат репрессированы, он сказал только: Перепишите, не надо так подробно. Вопрос был решен тотчас же, меня приняли, и А.З. больше не упускал меня из виду.
То, что уже произошло с А.З Манфредом к этому времени, всякого могло бы навсегда отучить от совершения смелых поступков. В 1937 г. он работал в Ивановском пединституте и там был исключен из партии и уволен с работы. Приехал в Москву, получил направление на работу в Якутск, нечто вроде ссылки. Там, однако, проработал не больше двух недель, был арестован и препровожден во Владимирскую тюрьму. Подвергался физическим издевательствам, тяжело заболел и лишь благодаря отчаянным хлопотам семьи и помощи нового следователя, удивительного человека, вскоре погибшего в застенках, был перевезен в Москву, в тюремную больницу, откуда вернулся домой в 1940 г.
Я стала иногда бывать у него в тесной квартире в одноэтажном домишке на Бакунинской улице. На первом курсе, когда он знал меня еще очень мало,А.З. сделал для меня то, что не забывается. Я получила разрешение на свидание с матерью в лагере в Соликамске. Его возможно было использовать только летом, когда весь наш курс посылали на лесозаготовки. Когда я сказала об этом Альберту Захаровичу, он, не раздумывая ни секунды, сказал: "Вы поедете" и сделал для этого все необходимое. Когда я вернулась, все были еще на лесозаготовках, меня он пристроил работать в институтскую библиотеку и на другой же день пришел туда и в дальнем углу, под прикрытием библиотечных полок, долго и тихо расспрашивал обо всех подробностях моей поездки и нашего с мамой свидания и о ее жизни в лагере. Это был 1944 год, может быть, все это было для А.З. не так опасно - шла война и многое отступило на второй план.
Свободное копирование
