С утра 29 марта большевики стали осыпать ферму градом снарядов. Штабные команды, конвой, какие-то обозные повозки - все это разбрелось по всей ферме, и не проходило двух-трех часов, чтобы кого-нибудь, человека или лошадь, не убило или ранило. Три дня продолжался этот ад с раннего утра до поздней ночи. Мой бивак несколько раз переменил свое место. Генерал Романовский несколько раз говорил Корнилову о неудобствах жизни и управления Добровольческой армией при таких условиях, но командующий армией его не послушал, не желал уходить далеко от войск, а помещения ближе не было.
Больше всего снарядов падало около самого дома.
Год спустя после смерти Корнилова и нашего "сидения" тут я как-то поехал на ферму помолиться за душу героя на месте его смерти. По пути я нарочно остановился там, где были тогда красные батареи, и был поражен безумием нашего расположения в то время на ферме. Дом со своими белыми стенами да и вся ферма была превосходной мишенью на отличной дистанции, и нужно только удивляться счастью или плохой стрельбе красных, что дом не был разбит артиллерийским огнем в первый же день.
Но для Корнилова опасности не существовало. Таков же был и Романовский.
Во время боя 28 марта за ферму было убито и ранено много добровольцев. Среди раненых были генерал Казанович, полковник Улагай, есаул Лазарев и другие.
Генерал Казанович, "несравненный таран для лобовых ударов", как его называл генерал Деникин, был ранен в плечо, но, несмотря на сильную боль, не ушел из строя и продолжал командовать полком. Удивительный храбрец, не знавший чувства страха, бестрепетно не один раз водивший полк в атаку, он не был счастлив в боях: его победы давались ему ценою тяжких потерь...
Полковник Улагай, такой же храбрец, как и скромный офицер, командовал кубанцами.
Партизанский полк понес незаменимую потерю - был убит капитан Курочкин, очень симпатичный и скромный человек, необыкновенной храбрости. Это был тип капитана Тушина из "Войны и мира". Подчиненные его любили и глубоко сожалели о его смерти.
В ночь на 29 марта обстановка уже изменилась: полковник Писарев дошел до ручья перед артиллерийскими казармами и вместе с другими частями несколько раз атаковал их, но безуспешно. В результате - большие потери (сам он был ранен).
Везде противник оказывал упорное сопротивление.
Добровольческие части, пополненные мобилизованными, по приказу Корнилова, молодыми необученными кубанскими казаками, часто впервые попадавшими в бой, уже не в силах были долго выносить страшное его напряжение. Старых добровольцев осталось мало, и они уже не могли передать молодым своего прежнего высокого порыва.
Залегли, вырыли кое-как, часто голыми руками, окопчики. Началась легкая, упорная перестрелка, где все преимущества были на стороне красных. Дух наш угасал...
У генерала Эрдели было удачнее. Понеся большие потери, он занял Сады и направился к станице Пашковской, отличавшейся с самого начала враждебным отношением к большевикам.
С утра 29 марта шла непрерывная перестрелка. Большевики прочно заняли окраины Екатеринодара, вырыли окопы и засели в них. По сведениям, полученным нами впоследствии, красных было в это время до 28 000 человек с 2-3 бронепоездами и
20-25 орудиями с огромным запасом патронов, ружейных и артиллерийских. И против таких сил со свободным тылом и возможностью неограниченных пополнений у нас было не более 31/2-4 тысяч бойцов и едва 1000 снарядов.
Но все же сами большевики признавались потом, что четыре дня боя под Екатеринодаром стоили им больше 10 000 человек убитыми и ранеными.
После полудня 29 марта подтянулись и все части бригады Маркова. Обоз с небольшим прикрытием был оставлен в станице Елизаветинской.
Корнилов решил повторить в 5 часов дня атаку на Екатеринодар всем фронтом. Она удалась только на правом фланге. Марков после упорного боя овладел артиллерийскими казармами и начал закрепляться там, а на левом фланге мы понесли тяжкие потери и отошли на свои позиции.
Во время атаки доблестно погиб командир Корниловского полка полковник М. О. Неженцев.
Худощавый, небольшого роста, с пенсне на близоруких глазах, это был человек железной энергии и мужества, не знавший страха. Корнилов очень любил его.
В роковой день Неженцев все время находился на холме почти на линии своих цепей под страшным огнем красных. Резерва у него уже не было.
Узнав о взятии Марковым артиллерийских казарм, он отдал полку приказ атаковать. Цепи поднялись и снова залегли, будучи не в силах преодолеть ураганного огня противника. Тогда Неженцев сам бросился к ним, поднял их и повел в атаку, но, раненный в голову, упал, поднялся, сделал несколько шагов и был убит второй пулей. Цепи снова залегли. Тело командира с трудом перетащили на холм, откуда он сошел перед смертью.
В это время к нему подходил с правого фланга генерал Казанович со вторым батальоном своего полка. Это был последний наш резерв...
Раненый, с перебитым накануне плечом, генерал Казанович перешел в решительную атаку, сбил цепь противника, на плечах ее ворвался в город и на некоторое время потерял всякую связь с другими частями фронта.
В этот вечер я осматривал позицию своей бригады. Выехал из фермы засветло, но доехать до полков не мог. Большевики открыли бешеный пулеметный огонь, пришлось спешиться и выждать темноты. Ощупью, ориентируясь по стонам раненых, добрался я до холмика с громким названием "штаб Корниловского полка" почти на линии окопов. Крошечный "форт" с отважным гарнизоном, среди которого только трое было живых, остальные бойцы лежали мертвые. Один из живых, временно командующий полком, измученный почти до потери сознания, спокойно отрапортовал мне о смерти командира полковника Неженцева. Он лежал тут же, такой же стройный и тонкий; на груди черкески тускло сверкал Георгиевский крест.
От позиции большевиков было несколько десятков шагов. Они заметили наше движение, и пули роем засвистали над нами, впиваясь в тела убитых. Лежа рядом с павшим командиром, я слушал свист пуль и тихий доклад его заместителя о боевом дне...
Свободное копирование
