Меня перевели на второй корпус. Итак, я обменял закрытую форму туберкулеза на открытую. Палочки Коха просились наружу. В палате (секции) еще несколько человек, мужики. У меня хорошее место, под угловым окном. На улице уже тепло, сидишь на шконке, смотришь на пробегающие облака. Рука на подоконнике, на кожу падает солнечный луч.
Как-то вечером с первой локалки сообщили, что пришел этап: «Один авторитетнейший человек, Хозяйка, на твой корпус. Встреть его». Что надо встретить, передали. А чем встретить, не снабдили. Увидел на пролетке зека, возрастом немного постарше моего.
— Здорово! Хозяйка?
— Он самый. Здорово!
— Пойдем, разместишься, потом повечеряем.
Я заранее попросил одного мужика уступить хорошее место. Тоже у окна, рядом с моей шконкой. Мужик согласился, из уважения. Требовать я не могу. В бытовом отношении у мужиков те же права, что и у отрицаловки. Просто мужики не решают тюремные проблемы. Их голос совещательный, если мужики путевые. Точно так же, воры в законе не имеют бытовых привилегий по отношению к остальной отрицаловке. Но у них решающее право голоса, им в первую очередь делать разборки, рассматривать тюремные проблемы. Дополнительные права накладывают и дополнительные обязанности, повышенную ответственность. И дополнительные тяготы: кича, крытая, новый срок.
Чая, тем более выпивки, нет. Чем встретить человека? Предложил кружку молока, я же на диете.
— Пей, — говорю, — вот и хлеб.
— Давай, но только вместе, — отвечает Хозяйка.
С этого момента мы образовали семейку, стали есть вместе.
Володя Анкундинов известнейший вор в законе. Думаю, ему заранее сказали, кто его станет встречать. Тут ведь как: раз входишь в семью, значит, и ты, и твоя репутация тому соответствуют. Мы сдружились. Володя мне понравился. И не потому, что он свояк. Я в душе анархист. Признаю иерархию по ее необходимости в тюремном мире, да и в мире просто. Но особого пиетета к иерархии не питаю. Володя же обладал всеми качествами, располагающими к дружбе. Стоек, умен, деятелен, спокоен. Никакого показного превосходства, зазнайства. Сложись его жизнь иначе, он стал бы известен не на тюремном поприще. Так ведь и я не предназначался с рождения к тюремной карьере.
Погода хорошая. Гуляем на пятачке перед корпусом. Володя спрашивает:
— Ты ушел бы сейчас в побег?
— Смысла нет, конец срока близко. Вот если новый… А ты бы ушел?
— Сейчас тоже нет. Дела в зоне. Дорога в бур толком не налажена. Связь с волей плоховата. Менты не зафалованы.
На проверке, при перекличке, зеки называют свои статьи. Я заметил, у Володи 145-я — грабеж. Он и сам обратил на это мое внимание.
— Ты не подумай, будто бы я грабил! Я могу только воровать. При задержании оказал сопротивление, вот и вляпали вместо 144-й.
— Понятно.
— Сейчас принесу приговор, сам убедишься.
— Да брось ты! Я же верю.
— Нет, прочитай.
И притащил приговор. Его никто не заставлял оправдываться (смешно было бы!). Но Володя щепетилен в таких делах.
Вдвоем мы представляли силу. У вора свои возможности, у политического — свои. Менты нервничали, но наезжать опасались.
Частенько мы собираемся хорошей компанией, чифирим. Володя не заядлый наркоман, но любитель. Да вот проблема, где хранить травку? Найдут, можно и срок заработать. Володя держит травку при себе. «Давай, — говорю, — ее сюда. Знаю, где лучше спрятать, да и тебя скорей обыщут, чем меня». Это действительно так. Менты со мной не связываются, раз я их не трогаю. Пока.
Свободное копирование
