До утра, -- когда идти за газетами -- мне делать нечего; -- пока что разглядываю детали жизни Страстной: -- самый азарт здесь под утро, когда еще можно схватить последний отчаянный "фарт", -- сейчас посторонний лучше не мешайся! -- страсти разгораются, -- каждому предоставляется теперь схватить, не проворонить последний -- иногда самый крупный "шанс": -- проститутке "зафалловать", окончательно распоясовавшегося и "разъярившегося" у "Филиппова" под утро, шикарного "фрайера", который с вечера полутрезвый, и не взглянет на уличную проститутку; вору -- заманить, чтоб "помыть" "бусого" кассира или растратчика; лихачу -- свезти советского служащего, растратившего уже столько, что теперь все равно "трешку" или "двухчервонную", не глядя, сунуть извозчику, -- или увезти за солидный куш от "легавого" удачливого "ширмача"; у торговцев-цветочников свой предутренний "фарт": -- бросаться в догонку за разъезжающимися на лихачах парочками с букетом цветов... Девчонки шепчут кавалерам: -- "Купи", кавалер, рисуясь перед девчонкой, не торгуется, -- с лихача на руки цветочнику порхает "трешка", -- кавалер потно комкает девчонку и мнет цветы ей под сиденье, -- оба уже забыли про них, -- да разве ей цветы нужны? -- так, лишь бы "фрайера" "выставить"!.. А цветочник тем временем уже дает заработать босяку, из-под полы торгующему водкой -- не по "полунощной" уже, нет, -- по третьей с вечера <...> цене; и тут же уж и пирожник тянется за заработком: -- "Пирожка горяченького -- закусить?"
...Этот азарт сразу заразил меня, -- нестерпимо захотелось из "человека дня" стать "человеком ночи", -- тут же зарабатывать с ними со всеми вместе, иметь свою долю в этой предутренней добыче, -- захотелось красть с шиком, красть "на пари"...
Когда рассвело, -- Страстная омелела, остались только кучками "коты" и "деловые", как ракушки оставленные на песке отхлынувшей волной прилива, -- да кое-где, прислонясь к стене, тужился "блевать" окончательно пьяный и уже "пустой" "фрайер"... Да девчонки возле уборной, из тех, что никто не берет, постарее, да погнилее -- злобно переругивались от обиды (обидно не то, что тело женское продажно, а то, что никто не берет-то уже!..) и старались уязвить друг друга побольнее последней, -- самой больной и самой обидной обидой, особенно больной и обидной здесь на Страстной, где обида слишком похожа на правду, -- символом последнего женского унижения: -- "Эх, ты -- в рот...!"
Подхожу к киоску Моссельпрома, где "коты" и "деловые" собрались потолковать о делах. Возвращается, подработав, одна из самых шикарных проституток Страстной. Довольная и деловитая подходит к своему "коту". -- "А! -- Миррочка! -- Ну, как по...?" -- "Спасибо -- хорошо. А как твои дела?"
Что касается меня, то я обращаю на себя всеобщее внимание: -- новое лицо на площади. Приходится каждому рассказывать свою историю. Вначале относятся не больно-то доверчиво: -- принимают за пришлую неудачливую проститутку... Еврейка-Миррочка обращается ко мне с добродушной иронией: -- "Честная дама с газетами, -- если вам, действительно, как вы говорите ночевать негде, то почему вы не обратитесь в какой-нибудь комитет, который помогает бедным, но честным дамам?" -- Не остаюсь в долгу: -- обращаюсь к "собранию" с шутливой по форме, но искренней и глубоко серьезной по содержанию, -- речью, в которой доказываю, что именно они -- здесь собравшиеся -- являются "солью земли"... Сначала здорово, но почти сочувственно, -- смеялись; -- потом кто-то небрежно заметил: -- "А ведь то, что она говорит не так глупо!.." -- "Да, если вдуматься -- слова даже совершенно правильные!.."
-- Одним словом, никто не протестовал против того, чтобы признать себя "солью земли".
Свободное копирование
