Дела пошли несколько лучше, когда в конце февраля 1943 г. английский генерал Александер был назначен командующим тунисским фронтом (под общим руководством Эйзенхауэра). Две армии — 1-я с запада и 8-я с востока начали концентрированные военные действия против германо-итальянских сил в Тунисе, достигавших к этому времени примерно 200 тыс. человек. Главная атака началась 22 апреля, 2 мая Черчилль в очередном послании Сталину писал:
«Со времени нашего вступления в Тунис мы захватили около 40 тыс. пленных, кроме того, противник потерял 35 тыс. убитыми и ранеными. Потери 1-й армии составили около 23 тыс. и 8-й армии — около 10 тыс. Общие потери союзников составляют приблизительно 50 тыс. человек, из которых 2/3 являются англичанами.
Сражение будет продолжаться по всему фронту с крайней интенсивностью»[1].
Атаки англо-американцев все более усиливались, территория, занятая противником, все более сокращалась, его потери все более возрастали, его положение становилось все более безнадежным.
Наконец, 13 мая генерал Александер донес Черчиллю, что «кампания в Тунисе закончена, всякое сопротивление врага прекратилось, мы являемся хозяевами североафриканского побережья»[2].
Таким образом, вопреки «оптимистическим» предсказаниям Черчилля, операция «Факел» затянулась на целых шесть месяцев, и это сыграло самую отрицательную роль в деле открытия второго фронта в 1943 г.
В послевоенные годы вокруг вопроса о войне 1942–1943 гг. в Африке разгорелись большие споры, не законченные еще сейчас. Черчилль в своих мемуарах чрезвычайно высоко оценивает битвы под Эль-Аламейном и в Тунисе. О первой он пишет:
«Она по существу означала «поворот судьбы». Можно почти сказать: до Аламейна у нас никогда не было побед, после Аламейна у нас никогда не было поражений»[3].
О второй он говорит:
«Не может быть никакого сомнения в величии нашей победы в Тунисе. Она выдерживает сравнение со Сталинградом!»[4]
Историки и политики Запада в течение многих лет на все лады развивали и разрабатывали тезис, сформулированный Черчиллем в только что цитированных словах. Некоторые из них при этом заходили так далеко, что действительным поворотным моментом всей второй мировой войны признавали именно две названные североафриканские битвы и отводили Сталинграду второстепенное значение. Наиболее «объективные» из них готовы были считать «поворотным пунктом» Аламейн — Тунис плюс Сталинград.
Однако сейчас, в свете исторической перспективы, пора переходить к более правдивой оценке истинного значения различных событий второй мировой войны. Исходя именно из такого стремления, я отнюдь не собираюсь снижать роль военных операций, происходивших в Северной Африке. Несомненно, Аламейн и Тунис были крупными успехами англо-американцев и оказали свое влияние на общий ход и исход войны. Но мне тут невольно вспоминается, как сам Черчилль в послании Сталину от 11 марта 1943 г. говорил, что «масштабы этих операций (в Тунисе. — И.М.) невелики по сравнению с громадными операциями, которыми Вы руководите»[5]. Британский премьер тогда, в самый разгар тунисской битвы, ясно понимал реальные соотношения и пропорции. Почему же потом, когда пушки замолчали и он сел писать мемуары, Тунис стал «выдерживать сравнение со Сталинградом»?
Нет, нет! Всякий мало-мальски объективный человек в наши дни не может подписаться под таким заявлением. Дело обстоит совсем иначе. Ибо, если сопоставить битву на Волге с одновременными битвами в Африке, сопоставить по количеству вовлеченных сил и понесенных потерь, по размаху военных и политических последствий, по психологическому эффекту на народы мира и особенно на народы стран, входивших в гитлеровскую коалицию, то лишь безнадежные слепцы могут усматривать «поворотный пункт» в двух африканских битвах, а не в великой битве на Волге.
Свободное копирование
