Близилась весна 1948 года, из Мухина начали поступать обнадёживающие известия. Шура писала, что к началу лета они надеются переехать во вновь отстроенную избу. С войны вернулись её братья Иван и Михаил. Сами отстроились ещё в прошлом году, а с весны этого года помогут и им. Лес был заготовлен ещё в прошлом году, да и после немцев много не вывезенного осталось. Скотинка кое-какая есть, огород, опять же, в Угре рыбы много. Так, что приезжай, если ещё есть желание. О чём тут можно было говорить, ностальгия, подавленная во время войны, вернулась ко мне с новой силой. Я как-то поделился своими мыслями о деревне со своей пассией, вообще, рассказал ей всю свою «подноготную», о детстве, о постоянном выезде на лето в деревню, о тамошней природе, о Угре, о моей привязанности к семье моей няни, фактически воспитавшей меня и привившей страстную любовь к природе и всё такое прочее. Но не встретил с её стороны никакого энтузиазма к деревенским прелестям. Я вообще был поднят на смех со своей деревенской идиллией, и мне было заявлено, что отдыхать лучше в санатории в Крыму, а не в дремучей деревне. Я же не мог тогда знать, что через 15 лет, в 1963 году, уже в качестве моей жены, я затащу её в эту «дремучую» деревню и она будет без ума от всех тамошних прелестей. Но об этом тоже попозже.
А, сейчас, весной 1948 года у меня запарка, весенняя сессия в техникуме, а учиться сейчас мне плохо нельзя, нагрянувшая, как гром с ясного неба любовь, уже вторая, и наверное настоящая, а не детская, по-прежнему спорт и иногда старые друзья. В эту пору своей юности, 18-20 лет, я спал не более 4-х часов в сутки и каким-то образом умудрялся прекрасно себя чувствовать! Я всё и везде успевал. Всё-таки занятие спортом не пропадали, видимо, даром. Даже домашние бытовые неурядицы не могли выбить меня из оптимистического состояния духа. После смерти деда, бабка, будучи человеком мало приятным, в отношениях к нам с мамой совершенно осатанела. Ей же под стать была и её ростовская дочь Глафира со своей не совсем адекватной дочкой Нинкой. Бабка ещё при живом деде подворовывала у нас продукты, тихой сапой, вроде как незаметно. В то время у нас в доме никаких замков ни на чём не было, всё лежало открыто. Мама жаловалась деду, а тот устраивал бабке «вздрючку», упрекая её в том, что у них самих всего вдоволь, а она, такая сякая, лазает по чужим шкафам. Дед или не знал, или делал вид, что не знает о тайной помощи бабки её подмосковной дочери с внучкой Юлькой. Кстати сказать, у нас с ними были очень хорошие отношения. А Юлька относилась ко мне как сестра и была старше меня на 4 года. А тут ещё угораздило Глафиру выйти замуж за пропойцу краснодеревщика. Мастер он, конечно, был классный, но пил недельными запоями, особенно после получения платы за изделие. А после возлияния начинал петь песни, и на всю ночь. При нашей перегородке слышимость была, как-будто её вообще не было. А пел он один и тот же репертуар из одной фразы: «Никто меня не любит, не жалеет, разве я не молод, не красив…». И так всю ночь, пока под утро не уснёт. Так что, одна неделя в месяц у нас проходила в ночных бдениях, иногда с участием участкового. В конце концов, и у бабки не выдержали нервы, и она их развела. На наше счастье!
Свободное копирование
