В Днепропетровске жил также папин брат, Иосиф (дядя Йоня) с женой Христей. И к ним мы ходили в гости… Почему же ни разу они не переступили порога нашего дома?
Сейчас я понимаю: виной тому был папа. Не тосковал он по родным! Не хотел и лишних хлопот, зная мамину озабоченность – чем кормить? Еще затеет застолье!
Ему хватало своей семьи. Он был закрытым человеком, как и погибший дядя Вася, и другие братья, и единственная сестра. Все они преданно любили своих жен и детей, разводов в родне Курачей не знали, однако не пускали в свою жизнь посторонних. И папа вырос таким. В его тесноватой и не очень жизнерадостной душе помещались мы с мамой и еще один племянник, Митя, живший в соседнем Днепродзержинске. Мите он даже писал письма.
Зато мамина обширная душа вмещала, кроме нас, огромное количество друзей и близких, не чувствуя дискомфорта! Там еще было много свободного места. И не поверю я никогда, будто мама НЕ ХОТЕЛА папиной родни. Ведь в гости к ним она ходила тоже без папы!
Мы с Лялей обожали праздничные застолья! Во-первых, детская команда увеличивалась за счет двоюродных сестер и брата. Из Незабудино ( есть такая станция на железной дороге) приезжала младщая мамина сестра, тетя Лида, с тремя детьми – Светой, моей ровесницей, Виталиком, старше меня на год, Людочкой – ровесницей Ляльки. Тетя Лена с мужем, дядей Володей, приводила Томочку, которую мы видели чаще, чем других детей.
Команда была разношерстная. Пока взрослые готовились к застолью, выгружая привезенные продукты (тут папа был прав) и таская на стол блюда, мы шумели, бегали в другой комнате, хвастая всяким игрушечным добром, показывая книжки, а летом уносились во двор с приятным ожиданием вкусного обеда.
Но очень быстро обнаруживалась наша разнородность в желаниях, пристрастиях и характерах. Томочка откалывалась первая – забиваясь в уголок с какой-то книжкой. Она читала как дышала – не могла без этого, и наша возня ее не привлекала. Света находила повод для обиды. Она не просто обижалась по пустякам, а делала это так вызывающе, что игра тут же расстраивалась. Ей, бедняжке, все время казалось, что мы, городские, презираем ее, выросшую за городом. Повод для обиды был такой разнообразный и неожиданный, что предотвратить его было невозможно.
Ее младшая сестра, Люда, была без выкрутасов – эдакое дитя природы. А вернее – сельского хозяйства. У себя дома она помогала маме и в огороде, и с кроликами. Могла этому кролику и голову свернуть, если нужно было суп сварить, – по маминой просьбе.
А Виталик…О, это было странное создание. От папы-грека ему достались огромные черные глаза с длиннющими ресницами и нос с горбинкой. Если бы не слишком узкие (мамины) губы, я бы его считала красавцем. Он и был им, как я подозреваю.
Меня привлекала в Вите (я упорно его называла так) молчаливая задумчивость.
Это было так романтично! Он много читал и знал, но учился неважно, и тетя Лида отдала его в ПТУ. Вот где была величайшая ошибка! Витя везде слыл белой вороной. Ему нельзя было идти в армию, где подвергалась жутким испытаниям его нежная душа поэта ( или ученого?) или на завод. Рабочая среда, слишком прямолинейная и малообразованная, также была ему противопоказана.
Витина дальнейшая драматическая судьба и трагическая смерть достойны длинного романа, а не одного абзаца в повести.. Но уже тогда я чувствовала неординарность его личности: он словно выпадал из окружения не только сверстников, но и взрослых. Жаль, что я стеснялась открыто проявить симпатию к брату. Мне кажется, ему нужен был друг, и я смогла бы стать им позднее. Увы, не сбылось…Он и умер в одиночестве, застрелившись из охотничьего ружья…
Свободное копирование
