К празднику Пасхи вся царская фамилия поехала в Москву. Славяне собрались к обеду, пили здоровье государя и целовали друг друга с поздравлением, что их вождь Самарин -- между ними; они не подозревали, что все люди были шпионы, клевреты подлеца Закревского, Чурбана-паши, как его называл весь Петер<бург>. Он передал Орлову, будто славяне пили здоровье государя в насмешку. Вследствие этого гнусного доноса Самарину велено было ехать в Саратов, где губернатором был князь Черкасский, дед Владимира Алек<сандр.>, и супруга его, урожд. Алябьева. Самарин зажил губернской жизнью, танцевал на балах в вицмундире и белых перчатках, даже приволакивался кое за кем, но никогда не приглашал жандармской полковницы, сентиментальной дамы. Муж ее донес это Орлову; такую манкировку сочли за знак неповиновения и перевели его через два месяца в Киев под железную руку Дмитрия Гавр<иловича> Бибикова. С Черкасским он ладил: рыбак рыбака видит издалека, а москвич москвича. Черкасский говорил и писал только округленные фразы в таком роде: "Надобно, чтобы все население исполнилось не рабской, а детской любовью к царю, чтобы поняло законность требований правительства". Одним словом, это был человек с новыми тенденциями. В Киеве он не ездил к полякам. Тимашев командовал кавалерией, и он проводил все вечера у Тимашевых; его жена Пашкова была милое и кроткое существо, занималась детьми и хозяйством. Из Киева Самарин писал часто то комические письма, то серьезные, рисовал карикатуры, между прочим, председателя гражданской палаты Самарина, пузатого и приземистого господина; он говорил, что некто поляк Култюженский так танцевал мазурку и польку, что он советовал ему ехать в Петер<бург>: "Там вас сейчас сделают камер-юнкером, позовут во дворец на балы, и карьера ваша в шляпе". Но благоразумный поляк остался в Киеве. Всем известно, что умный Бибиков жил с женой Писарева, правителя его канцелярии; этот брал взятки беспощадно. Брат Клементий тоже был в Киеве; в это время вводились, и очень справедливо, инвентари в южных польских губерниях; брата послали в Подольскую губернию, помещики переполошились, но успокоились, увидав приятного и светского чиновника. Польские помещики во сто крат хуже русских. Когда он серьезно принялся за дело, то Грохольский, из жидов, предложил ему большие деньги; но как это не взяло, то хотели подсунуть ему любовницу: но убедились, что и это тщетно. Самарин часто посещал киевского митрополита, который был соверщенно как невинное дитя. На экзамене в университете профессора и студенты хотели подшутить над ним и читали очень долго о значении конкубин в Греции; наскучив повторением слова конкубина, он вздохнул и сказал: "Ну, довольно о конкубинах, а вам, молодежь, советую обходиться без них". Духовенство тогда переписывалось через ходоков. С Амфитеатровым Юрий Ф<едорович> написал мне длинное письмо или вернее диссертацию о наших киевских отшельниках, Феодосии Печерском и пещерах. Это письмо у меня в сохранности. Самарин ехал с Бибиковым в Москву и рассказывал, как он мучил бедного смотрителя школы, точно как будто муху жарил на свечке. Это было очень гадко, и слова, что "теперь один пан ездит на шести лошадях, а я добьюсь, чтобы шесть панов ехало на одной лошади". Такие речи раздражали поляков, а в конце результаты были грустные и кровавые; все держалось при покойном имп<ераторе>.
Свободное копирование
