Ивану Серг<еевичу> как-то попался журнал губернской девицы. На рыбака рыба. Между прочим, она писала: "Вчера на балу губернатора был особенно мил чиновник акцизного стола ко мне; а Лев Ив<анович> был просто душка", и все так от доски до доски. Ах, губернские барышни! Как вы милы, вы приезжаете на бал с стоптанными башмаками, которые привязываете грязной ленточкой то и дело, чтоб идти в уборную губернаторши, где берете ее гребни, помаду, духи и одеколон; даже просите ее старых башмаков, и все это чтобы потанцевать с пробирмейстером Бранденбургом или с Петром Петр<овичем> Гильфердингом, а может, о счастие, с красивым Александром Кояндером, а может быть, с Жабовым. Жабов представлялся утром губернатору; получил уже приглашение с условием, что будет танцевать с его женой, и сам себя рекомендует. Вообразите мое удивление, когда подошел ко мне высокий мужчина, такой смуглый, что можно было подумать, что он вылез из трубы. Ровным шагом он подошел ко мне, храбро, как жандарм, и громовым голосом высказал мне свой служебный титул: "Честь имею представиться, жиздринский посредник ротмистр Жабов". Сестра моя Оболенская у меня гостила. Ей представили одного офицера. Она его спросила о его странном прозвище. Он тотчас отвечал по-французски: "Je suis officier de bois" {Я -- лесничий.}, a поскользнувшись, сказал: "Le plancher est très scolsant" {Пол очень скользкий. От слова "скользкий" произведено будто бы французское слово "scolsant".}. Ужин был накрыт в столовой, закуска исчезла как магическим жезлом. За ужином подавали холодное мясо, телятину, обливную рыбу с желеем, на заедки и десерт были слоеные пирожки, груши, яблоки. Их барыни ели с кожей и, танцуя, укусывали, а потом кавалер, милая обмена нежностей. На этом вечере случился скандал. Высокий Александр Кояндер танцевал вальс с какой-то толстой барыней. Губернатор очень старомодно вертел Еленеву. Произошла карамболь, и толстая барыня очутилась на паркете. Очень рассерженная таким пассажем, она на другой день говорила, что губернатор ей подставил ножку. Я очень любила наши немые разговоры с братом Львом и Аксаковым. Я сидела на диване. По правую руку сидела губернская предводительша Квашнина-Самарина, по левую какая-нибудь власть, напр., Зыбина, которую звали Дракон. Это прозвище шло как нельзя лучше к ее характеру. На флангах желонер Бюргер, буфетчик, расставлял кресла казенным порядком. Тут рассаживалась по порядку председательша гражданской палаты Александра Ив<ановна> Писарева; за ней для исполнения ее поручений -- ***. Он принимает вид скромного обожателя, облокачивается на ее кресло и качается на одной ножке. Рядом с нею сидит Анна Ефимовна Яковлева, председательша уголовной палаты, и последнее кресло вмещает купчиху Квасникову, тучную бабу, скромно закутанную в купавинскую шаль. У нее глаза как у выдры; бриллиантовые сережки. Ее некрасивая дочка всегда в розовом креповом платье, в новых белых атласных башмаках. За ними ухаживает Nicolas Родкованцев, которого французскими буквами написали Nicolas Подкованцев. У Квасниковой расстроены нервы, она от этого принимает холодные ванны и пилюли. Здоровье ее поправилось в Воронеже.
Свободное копирование
