|
После юга Париж суров. Всегда-то он холодноват, и суховат, но после тишины, пустынных гор Вара шум, деловитость, грандиозный ход Парижа надо вынести. Вообще это город-учитель. Париж велик и жуток тем, что в нем видишь облик мира... Ещё
|
|
|
Прочел статью о Львове, Ельцовой в "Совр[еменных] Записках". Очень хорошо. "Высокий" воздух в этом писании. Львов изображен сложной и горькой русской душой. Удивительно у некоторых "наших" чувство судьбы и обреченности... Ещё
|
|
|
Недавно здесь вышла довольно смешная история. В "Иллюстрированной России" напечатали снимок, изображает он "ливадийский исполком". В средине выродок с идиотически-свирепым лицом наяривает на гармонии. Он в белом, по-летнему, так же изящны и соседи. Среди них кокаинисты, один молодой педераст, и т. д Ещё
|
|
|
Был ли во Франции романтизм? Боже мой, а Шатобриан, Гюго, Виньи, Мюссе? Бальзак? Все это непонятно в вечере Парижа. Ну, конечно, были. А быть может... по недоразуменью? Какой вообще романтизм латинству?.. Ещё
|
|
|
В гигантском, дышащем всеми утонченностями, гастрономиямн Париже, в городе "гутированья", смакованья, усталый русский иерарх с таким спокойствием и кротостью несколькими словами зачеркнул все, из-за чего вокруг кипят, рвутся, грызутся миллионы. Пусть миллионы. У него Истина... Ещё
|
|
|
Мы себя любим чрезвычайно. Что скрывать. Было бы лицемерием. Безумно сладко возношение себя, победа моего. Гордыня, славолюбие и честолюбие-страсти жгучие. Напряжение их всегда переходит в боль. Но человек загадочно устроен. В нем есть другой полюс... Ещё
|
|
|
Нотр-Дам не дала отдыха. И впечатленье иное, чем восемнадцать лет назад (когда впервые был). Уж очень теперь музей и тротуар. Туристы, туристы. Идут стадом. Стучат, шумят... Как можно служить в таких условиях?.. Ещё
|
|
|
"Смирись, гордый человек!" Вот, Достоевский знал, куда ударить. Именно, смирись, попробуй! Хорошо бы Достоевскому самому этим заняться. Впрочем, он из тех душ, что всю жизнь жарятся на решетке св. Лаврентия. И не легче ли ему было смириться на каторге, чем потом в жизни, когда Тургенев гонорару... Ещё
|
|
|
В прошлом году была работа около бульвара Османн, и часа в четыре, в пять, часто проходил к Опере. Неприятные места. За них Париж когда-нибудь еще ответит. Тысячи мужчин, женщин, шурша платьем, с запахом духов, пробегают, а автомобили других, таких же, струями сплошными текут по улице. Как пусты... Ещё
|
|
|
"Рафаил, митрополит Алеппо и Александретты" -- волнует имя да и дальне-легендарные места служения. Стоит на возвышении, в тяжелой ризе, золотой митре. Черные огромные глаза, южно-черная борода, голос высокий и красивый, арабский, греческий язык, малопонятные, но гармоничные слова... Ещё
|
|
|
Отцу шестьдесят лет. Девочке его -- десять. Он болен сложною и безнадежною болезнью. Врачи предупредили, что ему жить еще год, чтоб позаботился, куда девать в Париже девочку. Кроме него у нее никого нет. Вот, он ходит и отыскивает, кому бы поручить ее... Ещё
|
|
|
Парижанки: бесконечные фигурки, статуэтки у метро, на тоненьких ножках, в узком, обтянутом манто, с личиком приятно-никаким... Мужчина всю ее съедает, с косточками, и желает, чтоб зажарили, как следует, и с подходящим соусом. А обглодать уж он сумеет. Обгладывают именем приятности... Ещё
|
|
|
Вечер Парижа, бульвар Монпарнас. Вот наши места! Сколько раз мерил эти края! Так, когда-то, в иной жизни, ходил: по Тверскому бульвару, от кафе Греко до Пушкина и потом по Тверской, до генерал-губернаторского дома... Ещё
|
|
|
Да, мы пускаем корни. Этого не станешь отрицать. Похож на кошку, привыкаешь к местности и прирастаешь к ней. Так, затопив печку, в кабинетике, взглянув на рю Фальгьер, вдруг ощутил: и у меня, "безродинного", все-таки есть угол, и даже некий уголок Парижа стал моим... Ещё
|
|
|
Ротонду знает всякий. Блеск ее огней, табачный дым, плохенькие картины по стенам, шелуха и грязь на полу, тесные столики с недопитым кофе, беспрестанная толкотня в проходах, широкополые шляпы, индийский тюрбан, плоское лицо японца, датчане и шведы, русские, евреи, англичане, вновь евреи... Ещё
|
|
|
Годэ, годэ -- часто слышу это слово -- фасон платья, и если его нельзя себе сделать, то это большое несчастье. Или же платье "Наташа" -- французы выдумали, чувствуя превосходство русских и моду на русское... Ещё
|
|
|
Здесь топят углем, а растапливают щепочками -- ligots. На днях среди своих лигошек встретил одну, в белом. Боже мой, береза! Белая кора, с коричневыми черточками, с оторванной, тончайшей кожицей -- всегда она трепещет, нежно дрожит в ветерке -- Россия. Зачем же Западу береза... Ещё
|
|
|
Вечер, у решетки сада Люксембургского. Еще светло. Из-за Пантеона наползает рыжая, мрачная туча. Сразу темнеет. И придавлено все, верно, и в Помпеи, перед гибелью, вот так же было. Запад еще чист. Даже звезда над Сенатом... Ещё
|
|
|
Иногда русский может сказать о западных людях: -- Ну, как же они не видят? Прекрасно: пусть малознающие, трудно живущие, рабочие из предместий мечтают и увлекаются. Это понятно. Ну, а какая-нибудь американка-скульпторша, писатели из журнала "Europe", французские просвещенные люди, художники, поэты Ещё
|
|
|
Кто принесет ее? (Истину). Новый человек. Но почему же "новый"? Что в нем такого нового, "невиданного"? Новый -- значит творческий, свежий. Истина всегда свежа, "оживлена", слепое повторение же не истина, новый человек есть живо воплощающий тот свет и духовность... Ещё
|
|
|
|
