|
Официальная история изображает путь нашей культуры как однонаправленный и триумфальный. Когда читаешь что-нибудь вроде «Истории русской советской литературы» 1974 года (под редакцией П. С. Выходцева, М., «Высшая школа»), то кажется, будто сознательно провоцируется негодование... Ещё
|
|
|
Но есть и другая. Западная. С этой другой стороны советская литература трактуется в противоположном и, увы, не менее ложном освещении. Об Анне Ахматовой в западных работах можно прочесть, что она изначально была внутренним эмигрантом, что жила она в Советской России, отделяя себя от окружающего.. Ещё
|
|
|
Знает ли читатель, что такое — «показуха»? В Советском Союзе есть автомобильные шоссе, разрешенные для иностранцев. Они покрыты гладким асфальтом. По обе стороны от них — нарядные домики, окруженные палисадниками, киоски с цветастыми матрешками. Позади кустов — проселочная Дорога, утопающая в лужах Ещё
|
|
|
Я был счастлив и горд, потому что это мы победили нацистов, это мы освободили наших друзей. А когда воины-освободители, нахлебавшись до безумия молодого вина, врывались в часовой магазин и набивали мешок часами, так что весь огромный мешок шевелился и тикал, как живой, — я испытывал мучительный стыд Ещё
|
|
|
Они и мы... Поймут ли на Западе, как трудно, как иногда немыслимо противопоставить друг другу эти местоимения? В странах западных демократий существуют политические партии, и члены одной говорят про других: «они»... Ещё
|
|
|
В перерыве между лекциями меня разыскала лаборантка и сказала, чтобы я позвонил в ректорат. Ничего странного в этом не было. Странен был голос ректора[1] — обычно медлительный, официально равнодушный и все же подчеркнуто приветливый, на этот раз он звучал приглушенно, торопливо, нервно:.. Ещё
|
|
|
Этот особый феодально-психологический комплекс — соединение бесправия и власти — характерен для значительной части советских директоров; каждый из них одновременно и вассал, и тиран. В ЦК, в обкоме, в министерстве им помыкают, на него могут кричать, его матерят... Ещё
|
|
|
Эту лекцию я прочитал, понимая, что она — последняя. Кажется, и мои слушатели это поняли; волнение и особая торжественность, с какими я говорил, им, наверное, передались. То был эпизод из истории французской литературы, и речь шла о поэзии Теофиля Готье... Ещё
|
|
|
Когда-то Карл Маркс, перефразируя Гегеля, обмолвился, будто в истории все повторяется дважды: один раз как трагедия, другой раз — как фарс. Наш опыт свидетельствовал об ином: повторение оказывается новой, еще более страшной трагедией... Ещё
|
|
|
И вот я переступил порог необъятного ректорского кабинета, обшитого дубовыми панелями. Ректор вышел мне навстречу, запер дверь и, усадив рядом, сказал: — Послезавтра состоится общеинститутский ученый совет, на котором будет обсуждаться ваш вопрос. Вы обвиняетесь... Ещё
|
|
|
Как создается сценарий и каковы правила постановки — все это давно известно. Даже я, всего лишь участник подобных собраний, наизусть знал, как они протекают. Ректор уже десятки раз был их устроителем, он умел их вести с образцовым тактом и достаточным показным темпераментом... Ещё
|
|
|
Итак, ректору предстояло готовить такой — или почти такой — ученый совет на послезавтра. Стоял 1974 год, возвращаться к недоброй памяти пятидесятым было нелегко, но ректор накопил опыт, он знал: при умелой организации осечек не бывает. Я тоже это знал. Спорить и негодовать было бессмысленно... Ещё
|
|
|
Не успел я прийти домой, как мне позвонили из Союза писателей. — Вам надлежит 25 апреля в пятнадцать часов явиться на заседание секретариата, — сказал официальный голос. Я понял, что спектакль «гражданской казни» затеяли в два действия... Ещё
|
|
|
Вызванный на другое утро врач обнаружил тревожные симптомы и велел три дня лежать. Это определило мое решение окончательно. Я рвался в драку, меня разбирало любопытство (все-таки побывать на собственных похоронах — интересно), но я понимал, что на провокацию поддаваться нельзя... Ещё
|
|
|
Весь день 25 апреля 1974 года, в течение которого решалась моя гражданская судьба, я просидел дома. Телефон безмолвствовал. Время от времени раздавался короткий звонок в дверь, это приходили друзья — пожать руку, рассказать о просочившихся слухах, помолчать.. Ещё
|
|
|
В наши дни все тайное становится явным. Еще так недавно домашневым было легче: они делали свое черное дело, редко со сладострастием, чаще с отвращением, понимая, однако, что большая карьера стоит малой подлости. Да ведь и подлость не так страшна, если о ней никто не знает... Ещё
|
|
|
С этой точки зрения поучительно вспомнить о трех ленинградских судебных процессах за последние двадцать пять лет: 1949-1974. 1949. Дело Ильи Сермана, историка русской литературы XVIII века, ученика Г.А.Гуковского. Его обвиняли в антисоветских настроениях. Судили дважды... Ещё
|
|
|
1963. Дело Иосифа Бродского. На этом процессе, где поэта обвиняли в тунеядстве (мы ниже вернемся к нему), главным свидетелем обвинения выступал Евгений Воеводин, молодой прозаик. На этот раз процесс был открытым — в зал заседаний пустили кое-каких посторонних... Ещё
|
|
|
1974. Дело Михаила Хейфеца. Молодой историк и писатель обвиняется в том, что написал предисловие к собранию стихов Иосифа Бродского, подготовленному (В. Марамзиным) для Самиздата, и еще в том, что хранил у себя машинописные копии статей, почему-то признанных антисоветскими (например, А. Амальрика).. Ещё
|
|
|
Вернемся, однако, к 25 апреля. В то время, как ко мне приходили молчаливые друзья и заплаканные ученики, в большом конференцзале института, под огромными портретами Маркса и Ленина, шло заседание общеинститутского ученого совета... Ещё
|
|
|
|
Свободное копирование
