А утром 8 июня преображенцы вновь загалдели. Однако открыто призвать к отказу от похода не решился никто.
Возвратившись из командировки и узнав о брожении в части, генерал-майор В. С. Гадон решил об этом никому не докладывать. Он считал, что во время марша привычные к дисциплине солдаты войдут в обычные рамки, их страсти улягутся и все забудется.
В половине шестого подразделения выстроились. В косых лучах раннего солнца поблескивало оружие. Погода была безветренной, ясной. Все предвещало большую жару. Гадон и батальонные командиры объявили порицание личному составу за недостойное поведение и выразили уверенность, что дальнейшими примерными действиями преображенцы загладят свой проступок.
— Постараемся… — вяло и недружно ответил на это наш батальон. Раздалась команда:
— Шаго-о-ом марш!
Колонны двинулись. Все шли хмурые. Иногда, так чтобы не слышали офицеры, кто-нибудь вздыхал:
— Вот вам и поезд, братцы!
— Топай, топай…
Нарочито бодро Мансуров бросил:
— Запевай!
— Запева-а-ай, — подхватили в других подразделениях.
Но солдаты молча стучали сапогами по сухой, как камень, дороге.
Так и шли до самого Петергофа.
Некоторые командиры пытались заставить подчиненных петь. Но ничего не добились. Где-то было взлетел неуверенный голос, но, никем не поддержанный, замер.
— Что же вы не поете? — сердилось начальство.
— Жарко, ваше высокоблагородие. Пыли много…
Свободное копирование
