Я шел к тебе измучен трудным днем,
С усталостью на сердце и во взоре,
Чтоб отдохнуть перед твоим огнем
И позабыться в тихом разговоре.
С. Надсон
В километрах шести от Магадана, вблизи поселка Веселого на берегу Охотского моря, наш лагерь, как и другие Магаданские лагеря, имел участок для рыбной ловли. Рыбой снабжался вольнонаемный состав лагеря; кое-что перепадало и заключенным, но большую часть улова отвозили на лодке на рыбозавод, находившийся поблизости на берегу бухты Веселой. Меня тоже отправили на лето на рыбалку. Жили мы у моря в небольшом бараке со сплошными нарами. Работали каждый день в два приема: по шесть часов во время приливов. За счет обильной рыбной добавки к своему лагерному рациону мы стали быстро поправляться.
Первое время я работал на ставном неводе-ловушке, находившемся в полукилометре от берега. От него до невода и от дна до поверхности воды бухту перегораживала сеть, плывя вдоль которой, рыба попадала в ловушку. У обоих концов невода-ловушки на волнах качались две лодки. Одна из них, закрепленная на якорях, предназначалась для временного хранения пойманной рыбы; на другой, находившейся на расстоянии пятидесяти метров от первой, дежурили три рыбака. К бортам лодок был прикреплен невод, опущенный на дно залива так, что край его с поплавками, обращенный в сторону моря, находился на поверхности. Периодически, четыре-пять раз в смену, мы, перебирая руками сеть в трех местах (в середине и по краям), поднимали ее на поверхность воды, укладывая на дно своей лодки. Лодка при этом подтягивалась к другой, фиксированной в море, постепенно сужая водное пространство для рыбы и, наконец, мы выбрасывали свой улов во вторую лодку. Перед началом отлива за рыбой приезжали рыбаки, перегружали ее в свою лодку и увозили на берег или на рыбозавод, а мы шли отдыхать.
Работа была легкой, но по шесть часов сидеть в лодке, часто промокшими от дождя до костей, было неприятно, особенно ночью. И я, при первой же возможности, перешел на невод, сбрасываемый с лодки у берега. Длина этого невода была около трехсот метров, ширина - примерно три. С одного края ее были подвешены грузила, с другого - пробковые поплавки. К крыльям невода прикреплялись тяговые канаты (урезы) разной длины. Привязав конец короткого уреза к столбу, вкопанному в прибрежный песок и уложив аккуратно гармошкой на широкой площадке кормы лодки сеть, рыбаки отъезжали от берега. Плыли сначала перпендикулярно ему, а затем параллельно, постепенно сбрасывая невод в море так, что расположение его в плане напоминало букву «Г». Край сети с грузилами при этом опускался на дно, а с поплавками оставался на поверхности воды, образуя заслон движению рыбы. Затем, размотав оставшийся на корме длинный урез, укрепляли его конец на барабане вертушки, закрепленной на берегу. Выждав пока рыба зайдет в невод, мы накручивали канат на барабан вертушки и замыкали сетью прибрежный участок моря с попавшей в него рыбой. Затем уже вручную вытаскивали сеть на берег. Во время прилива вода не только подступала к берегу, но и увлекалась течением вдоль него. В этом же направлении перемещался косяк рыбы. Поэтому мы забрасывали сеть так, чтобы свободный проход для рыбы был направлен навстречу течению. Во время отлива движения воды и косяка рыбы происходили в противоположном направлении: сеть забрасывали «на прилив» и «на отлив» по-разному. В основном, мы вылавливали сельдь; попадалась также горбуша, кета, кижичь, навага, мальма. За смену мы успевали забросить невод до шести раз, а когда рыба шла плохо, ограничивались тремя разами. Спали и ели во время отливов, как правило, два раза в день. В это же время приходилось чинить быстро рвущуюся сеть.
На рыбалке мы жили на свободе - лагерной охраны и надзирателей не было. Лишь раз в две недели надзиратель из лагеря приезжал проверить заключенных. Несколько раз я ходил в Магадан. Из письма мамы узнал, что Лариса Башкирова работала контролером ОТК в цехе топливной аппаратуры Магаданского промкомбината. Мне удалось связаться с ней по телефону, а затем с ее помощью выпросить пропуск, встретиться и поговорить.
Конец 1945-го года и начало 1946-го Лариса провела в Приморском крае сначала в женском сельхозлагере, выращивая и обрабатывая урожай для колымчан, а затем на лесоповале. Лагеря подчинялись Дальстрою и в них, как и в большинстве лагерей, удаленных от взоров высокого начальства, царили хаос и произвол. Ларису назначили бригадиром, но заставлять других заключенных работать до полного изнеможения, как это требовалось от бригадира, она не умела и не хотела, и ее быстро сняли с этой должности. Через год Лариса попала в Магадан, где у нее и работа была легче, и бытовые условия лучше.
Я знал, что Яков Михайлович Уманский после освобождения из лагеря остался в Магадане. Адреса у меня не было, но я решил, что в морге Магаданской больницы его, как патологоанатома, знают и помогут мне найти. Действительно, я не ошибся - там он и работал. Мы обрадовались встрече. Яков Михайлович привел меня в одну из комнат общежития больницы, где он жил с тремя другими работниками ее, также бывшими заключенными, оставшимися на Колыме без семей. До заключения у Якова Михайловича была хорошая комната, приличная мебель, небольшая библиотека, ковры. И хотя он был осужден без конфискации имущества, все это было разворовано. А вклад в сберкассу в сумме более 10 тысяч рублей не только сохранился, но даже значительно увеличился за счет начисления процентов за время его нахождения в лагере. Материальные запросы Якова Михайловича, привыкшего за последние годы к скромной жизни, были невелики - ему вполне хватало зарплаты; и вклад он завещал дочери, жившей в Москве с мужем и сыном, надеясь, что со временем это окажется для них неплохим подспорьем. Но судьба распорядилась иначе: конфискационная денежная реформа декабря 1947 года в значительной степени обесценила его накопления.