В условиях многолетней или, как на Колыме говорили, «вечной» мерзлоты, простиравшейся на глубину до двухсот метров, даже в летнее время забой оттаивал не более чем на 30 - 40 сантиметров в сутки. Каждому звену из двух человек, обычно, выделялся участок забоя, протяженностью 10 - 12 метров. На добыче песков на полигоне в смену работало до десяти таких звеньев. Кроме того, одно звено обычно работало на «задирке» почвы, одно - на проходке или углубке «разрезной» канавы, расположенной вдоль всего полигона по тальвегу россыпи - наиболее низкой его части, куда стекалась со всего полигона вода оттаявших горных пород. Ниже полигона по течению ручья разрезная канава продолжалась в виде «капитальной» канавы, прорезавшей всю толщу торфов и песков и выносившей потоки воды с полигона далеко за его пределы. Капитальная канава проходилась отдельной бригадой, обычно в зимнее время с применением ручного бурения шпуров и взрывных работ. При большой мощности торфов и малом уклоне долины ручья, для откачки стекающей с полигонов воды вместо капитальной канавы в нижней части разрабатываемого участка россыпи выкапывали зумпф (котлован) и устанавливали возле него насос.
На шлюзе промприбора работало обычно двое-трое заключенных, разбивавших скребками куски породы, поступающей с транспортерной ленты; еще двое-трое работало на отвале, переставляя вады и сгребая с них хвосты промывки в отвал. Работа была легче, чем в забое, иногда можно было передохнуть, да и пайка в 900 граммов хлеба была обеспечена. Но и здесь в солнечную сухую погоду, когда напор воды, поступавшей в колоду со сплоток или перекачиваемой насосом, был невелик, вады и шлюз «забутаривались» - заполнялись хвостами промывки; начинался аврал: сначала пинки и затрещины от звеньевого и бригадира, а затем уже реальная помощь - снимали одно-два звена забойщиков для работы на отвале. Легкой считалась работа траповщика, прокладывавшего деревянные пути от забоев к бункеру и следившего за их состоянием. На него же возлагалась обязанность ремонта тачек, установки столбов для освещения забоев и трапов, когда белые ночи покидали полигон. Траповщиком обычно назначали мужика, имевшего навыки в плотницком деле.
Систематическое опробование песков выполнялось геологической службой участка прииска. По завершении вскрыши торфов и перед окончанием промывки песков на всей территории полигона проходились в почве по пятиметровой квадратной сетке «лунки» - небольшие углубления, порода из которых промывалась лотком в специальном металлическом зумпфе или просто в канаве. Для оценки мощности золотоносного пласта и распределения металла в нем у забоев проходились «борозды» на всю мощность пласта. Пробы брались через 0,2 м по мощности и промывались каждая отдельно. Наконец, для определения среднего содержания золота на участках полигона отбирались «валовые» пробы, объемом в полкубометра. Порода набиралась в ендовку - мерный ящик емкостью 0,02 кубометра и промывалась лотком, а иногда и на проходнушке (бутаре). Для оперативного опробования по заданию горного мастера в бригаде также выделялся опробщик. Работа была легкая, но требовала определенного навыка. В лоток набирался золотоносный песок и в каком-либо водоеме (чаще всего это была разрезная канава) скребком осторожно перемешивалась порода, так, чтобы золото осело на дно лотка. При этом промытая порода постепенно сбрасывалась скребком с лотка. Промывка лотком была, вероятно, самым древним и малопроизводительным способом добычи золота. Тем не менее, старатели до сих пор широко пользуются им.
Для экономии взрывчатки и лесоматериалов, бункер промприбора обычно не заглубляли на проектную глубину, и верхняя часть его возвышалась над уровнем «плотика» - подошвы забоя. Вследствие этого трап у бункера имел довольно значительный подъем, и один из заключенных: «бункеровщик» (или, иначе, «крючковой»), зацепив передний конец тачки, похожим на кочергу крюком с длинной ручкой, помогал забойщикам втаскивать ее на площадку у бункера и опрокидывать. Этим же крюком он счищал со стенок бункера налипшую породу.
На прииске Марины Расковой в то время не было электрической сети. Бараки освещались очень скупо коптилками. Вахта, сторожевые вышки, вольный поселок, лагерная столовая и амбулатория получали электроэнергию от «паровых движков» - миниатюрных электростанций с паровым котлом. Электроэнергией снабжались и промприборы, на которых она использовалась для приведения в движение ленточного транспортера, для освещения полигона ночью в осенние месяцы, а иногда и для работы насоса. Уголь на прииск в то время не завозили, и паровой движок работал на дровах. Лес привозили на телеге с лесозаготовительного участка, на котором работали расконвоированные заключенные, в основном бытовики с небольшими сроками. На движке работал один моторист, и для распиловки леса и колки дров бригадиры забойных бригад поочередно выделяли двух рабочих. Движок пожирал много дров - два человека с трудом справлялись с заготовкой их, но все же работать здесь было значительно легче, чем в забое. Работа была повременной и обеспечивала скромную, но стабильную пайку.
Бригада Володина, в которой я работал, состояла, в основном, из доходяг, ослабленных продолжительным голодом, и пожилых людей с подорванным здоровьем. План бригада не выполняла, и мы сидели на голодном пайке. Если работа была в дневную смену, обед на полигон приносил дневальный и кто-либо из освобожденных от работы заключенных. Обедали по очереди, не выключая промприбора. В дождливую погоду мы возвращались в зону промокшие до костей. В безоблачную погоду чувствовали себя комфортнее, если этот термин применим к каторжному труду доходяг на полигоне. В эти дни мы внимательно следили за солнцем, за тенью от ближайших предметов и безошибочно определяли, когда принесут обед, когда придет другая смена. Каким наслаждением для нас было войти после конца смены в знакомые ворота родной зоны, почувствовать относительную свободу: от тяжелой работы, от свирепого бригадира и жестоких конвоиров.
Свободное копирование
