На прииске

   Здесь на русской земле я чужой и далекий,

   Здесь на русской земле я лишен очага.

   Между мною, рабом, и тобой, одинокой,

   Вечно сопки стоят, мерзлота и снега.

   Из лагерного стихотворения

   Нас высадили у лагерной вахты, состоявшей из помещения дежурного вахтера, широких ворот для перемещения рабочих бригад и проезда транспорта, и небольшой калитки для прохода в зону и из нее лагерного начальства, надзирателей и бесконвойных заключенных. Стандартный для колымских лагерей плакат, напоминавший нам известные сталинские слова: «Труд есть дело чести, славы, доблести и геройства», и рядом с ним второй: «Досрочно выполним план добычи первого металла!» вдохновляли нас на самоотверженный труд. На Колыме добывают золото, а также олово (касситерит), вольфрам, серебро, уран. В те годы, возможно, в целях секретности, официально в документах писали: первый, второй, третий и четвертый металл. То же мы читали и на лагерных плакатах.

   Пересчитав нас и проверив по документам, надзиратель с вахтером и нарядчиком убедились, что товар доставлен в целости и сохранности. Однако запускать нас в зону не спешили. Через полчаса нам принесли ломы, лопаты и рукавицы и, объявив, что в зоне свободных мест нет, заставили долбить ямки под столбы для расширения лагерной зоны. Ямки нужно было копать глубиной до 80-ти сантиметров, но уже на глубине 30 - 40 см появилась непреодолимая для наших инструментов вечная мерзлота: ломы тупились, а на руках быстро образовывались волдыри.

   На приисках лом называли «длинным карандашом», и блатной бригадир, обращаясь к интеллигентного вида доходяге, с иронией наставлял его:

   - Ты, Сидор Поликарпович, на воле, вероятно, бухгалтером работал. Так бери свой длинный карандаш и долби мерзлую колымскую землю.

   Не добившись желаемого результата, нас сняли с этой работы и, пропустив через вахту в зону, поместили в еще недостроенном бараке. Было уже далеко за полночь, а утром в семь часов нас ожидал подъем, завтрак и вывод на работу. Бригадиром назначили прибывшего с нами заключенного, бывшего майора-интенданта, - Володина. Он единственный из нас не выглядел доходягой, имел вторую трудовую категорию, был осужден по бытовой статье и еще из Магадана его послали с нами в качестве бригадира нашей этапной группы. Дневальный принес ему матрац, одеяло, простыню и подушку и уложил возле себя у окна.

   В нашем жилище была вагонная система нар, человек на пятьдесят-шестьдесят - каждая вагонка на четыре человека. Учитывая что заключенные работали в две сметы, поселяли их обычно в полтора-два раза больше, чем было мест. В бараке здесь, как, впрочем, и на других приисках, приходилось в среднем менее квадратного метра площади на одного заключенного. В помещении уже жила бригада; свободных мест было мало и многим, в том числе и мне, пришлось лечь на полу. Дневальный предупредил, чтобы мы на ночь ботинки не снимали, так как их могут украсть, и он за это отвечать не станет. Пропавшая одежда и обувь считалась проданными ее владельцем за кусок хлеба или махорку, и заключенного все равно выгоняли на работу или водворяли в ШИзо (штрафной изолятор).

   В обязанности дневального входило соблюдение порядка и чистоты в бараке, поддержание тепла в нем, получение в хлеборезке хлеба, привод рабочих в столовую, доставка обеда на работу и его раздача. Он должен был следить, чтобы заключенные были одеты «по сезону», и своевременно отдавать в починку рваные телогрейки, брюки, обувь. Иногда в лагерях на должность дневального назначали пожилых, добросовестных заключенных, непригодных для тяжелой работы (на Колыме произносили «зэ-ка», записывали в документах - «з/к»; вольнонаемные величались «вольняшками», в деловых бумагах обозначались «в/н»). Но на прииске им. Марины Расковой эту должность почти всегда занимали блатные или приблатненные. Они следили за порядком в бараке, но сами ничего не делали, поручив всю работу «за супчик» - лишний черпак баланды освобожденному от работы по болезни доходяге. Иногда бригадир оставлял в помощь дневальному кого-либо из работяг, давая ему денек-другой отдохнуть от тяжкого труда в забое и проводя у технарядчика на работе, предусмотренной технологией, но которую можно было не выполнять без ущерба для горного производства.

   Горные работы на нашем прииске велись второй год на трех участках: на ручьях Улахане, Ковбое и Конбазе. Последние два ручья протекали вблизи центрального ОЛПа (отдельного лагерного подразделения), ручей Улахан - километрах в пяти. Раньше там был самостоятельный прииск, но после открытия прииска Марины Расковой его присоединили в качестве горного участка к вновь созданному. В небольшой зоне лагпункта Улахана жили расконвоированные - бытовики с малыми сроками. Работали на этом участке и заключенные с центрального лагпункта; их приводили на работу под конвоем. На центральном лагпункте было семь бараков для заключенных, столовая с кухней, амбулатория с прилегающей к ней больничной палатой и несколько небольших подсобных помещений. В них разместились: «кабинки» старосты и нарядчика, бухгалтерия, каптерка, хлеборезка, склад одежды для заключенных, столярная мастерская, портновская, сапожная, мастерская жестянщика, занимавшегося изготовлением для лагерной столовой мисок из консервных банок. У ворот лагеря возле вахты находилась комната надзирателей, КВЧ (культурно-воспитательая часть) и кабинет начальника лагеря. В конце зоны была дворовая уборная с выгребной ямой.

   Неотъемлемой частью каждого лагеря был ШИзо, находившийся за зоной возле одной из сторожевых вышек и куда водворяли провинившихся зэка. Небольшой участок лагерной зоны был дополнительно огорожен колючей проволокой. Здесь была зона усиленного режима (ЗУР), имевшая выход в общую зону и вторую вахту для вывода штрафников из зоны на работу. В ЗУРе или, как обычно называли ее на прииске, в «подконвойке» содержали отказчиков от работы в основных бригадах. Их выводили на работу с собакой, но на более легкую: на рытье нагорной канавы, простиравшейся вдоль «сопки» - характерной для колымского рельефа гряды соединенных между собой холмов. Канава защищала лагерь и вольный поселок от весенних и паводковых вод, устремлявшихся в долину ручья с сопок при таянии снега и ливневых дождях.

   Пленников ЗУРа в общую зону выпускали редко. Пайку и баланду дневальный приносил им в запиравшийся на ночь барак. В амбулаторию штрафников приводил дневальный, живший вместе с бригадиром в общей зоне. Барак ЗУРа был оборудован сплошными двухэтажными нарами, покрытыми сеном, менявшимся раз в год. Когда дневальный раздавал хлеб, постоянные жители ЗУРа норовили вырвать его из рук новичков и тут же сунуть себе в рот. В опустившихся за время длительного пребывания в лагере заключенных мало оставалось человеческого: сохранились лишь животные инстинкты.