В пересыльной камере

   Там наслаждался я дивной природой,

   Там отдыхал от тюрьмы,

   Там познакомился с милой девчонкой -

   Чудом земной красоты.

   Деньги заветные быстро растаяли,

   Надо идти воровать!

   Надо идти и опять окунуться

   В хмурый и злой Ленинград.

   Из песни блатных

   Попав в тюрьму, я написал письмо маме, и вскоре получил одну за другой две передачи с сухарями, вареной картошкой и помидорами. Свиданий в тюрьме в то время не давали. Угостил я и своих соседей - военных, которым ждать посылок было неоткуда. Я не знал тогда, что стоило в то голодное военное время приготовить передачу. В Одессе ели все, что мог переварить голодный желудок, ели то, от чего отворачивались собаки.

   Тюрьма быстро заполнялась заключенными и уже не вмещала прибывавших. Когда я получил вторую посылку, готовился этап. Нас перевели в другую камеру - пересыльную, где с нами уже было более шестидесяти человек, и мы лежали вплотную друг к другу, заполнив камеру до самой двери и параши. У окна на матрацах и подушках расположились шестеро блатных, а вокруг них человек десять молодых воров - учеников, не прошедших еще кандидатского стажа, но имевших уже опыт в уголовных делах, и теперь жадно ловящих каждое слово своих наставников. Здесь я впервые услышал:

   - Я вор! Я честный вор!

   Раньше я думал, что воры скрывают свою профессию, и уж никак не думал, что воровство может считаться делом чести, доблести и геройства, служить предметом гордости и подражания. Сочетание слов «честный вор» в то время казалось мне нелепым, лишенным всякого смысла. Удостаивались этого почетного звания не карманники, уличенные в мелких кражах, а опытные, авторитетные в преступном мире воры, хорошо знавшие воровские законы, умевшие правильно их истолковывать; руководители крупных бандформирований, подготавливавших вооруженные нападения и грабежи, для совершения которых нужен был расчет, ловкость, храбрость, сноровка, находчивость, и, конечно же, наглость и жестокость.

   Как только мы попали в новую камеру, ученики и стажеры воровского ремесла стали шмонать (обыскивать) вновь прибывших, реквизируя излишки собственности у «фраеров». Увидев это, я быстро распределил оставшиеся от передачи продукты между соседями и, когда инспекторы подошли к нам, мы дожевывали последние сухари.

   Пожилой мужчина получил передачу уже здесь, в пересыльной камере. Хозяева камеры подозвали его к себе:

   - Ты, папаша, чтобы не «раздербанили» (растащили) твою посылку, оставь ее у нас. И ложись рядом.

   Ученики, сдвинув шантрапу к параше, освободили старику место возле себя.

   - Возьми бумагу и пиши своей старухе: «Я жив, здоров, посылку получил. В следующую вложи побольше сала и колбасы» - наставляли его воры.

   - Откуда ей взять? Нет у нее!

   - Пиши, пиши! Старуха найдет. Покажешь нам, что написал.

   Через час вся братва со стариком уминала с таким трудом и любовью собранную старухой посылку. Вскоре принесли похлебку.

   - Дай-ка старику побольше и погуще! Пусть ест от пуза, - сказал один из блатных распределителю баланды.

   Желудок у папаши был полн. Впервые за многие дни в тюрьме он наелся вдоволь. Ночью ему снилось, что он у себя дома с женой и никак не может найти уборную. Утром проснулся мокрым.

   - Да ты ссышь, старик! - услышал он. - А ну, убирайся к параше. Что за скоты! Нажрутся баланды и даже на парашу ленятся сходить.

  На следующее утро нас стали вызывать по фамилиям. Мы отвечали, сообщая свое имя и отчество, год рождения, статью, срок. Это все, что должны были знать наши конвоиры и мы сами. Еще, как я узнал позже, у большинства политзаключенных, все помыслы которых были направлены на свержение самого справедливого в мирке строя, в том числе и у меня, в деле были приписки: «Использовать только на общих работах»; охранникам и конвою предписывалось повышенное внимание к этому контингенту.

   Нас построили колоннами, человек по сорок в каждой. Мы заполнили весь тюремный двор. Тюремщики и конвоиры-краснопогонники несколько раз пересчитали нас. Наконец, ворота тюрьмы отворились, и мы в сопровождении наших новых хозяев двинулись к товарной станции, где нас уже ожидали телячьи вагоны с зарешеченными окошками под потолком. В нашем вагоне было спокойно - блатных не было, и через два дня мы благополучно прибыли в Киев. Состав остановился у развилки, недалеко от Лукьяновской тюрьмы. Этим же поездом, в другом вагоне ехала Лариса.