Позвонил Вячеслав Францев и сказал, что сегодня умер Стасис Красаускас. Рак задушил его. Он так нравился мне и как художник, и как человек. Не было в нём суеты, мелкого неинтеллигентного «базара», напротив, вся его мощная ладная фигура излучала какое-то достойное спокойствие, уверенную неторопливость мастера. Большой, красивый, он в моём воображении был похож на молодого Шаляпина. В компаниях Стасис никогда не стремился овладеть вниманием аудитории и вообще, он не был заводилой, хорошим рассказчиком, но почему-то этот молчаливый человек притягивал к себе больше, чем признанные говоруны. Он любил застолье, но я никогда не видел его пьяным, он никогда не «выходил из образа», оставаясь всегда, как большинство сильных и крупных людей, мягким и доброжелательным. Помню, на юбилее журнала «Юность» мы большой компанией плавали на пароходе, а придя в «Берёзовую рощу», затеяли игру в футбол. Стасис летел к воротам, всё сокрушая на своём пути. Ни ловкий Аксёнов, ни тяжеловесный Рождественский не могли остановить его. Болельщики хохотали и кричали, что Стасиса надо менять на трёх игроков. Он был замечательный спортсмен, чемпион Литвы по плаванию, баскетболист; кажется, не было такого вида спорта, в котором он не достиг бы высот. Последний раз мельком виделись мы с ним уже очень давно, в Вильнюсе, осенью 1972 года. Он приглашал в мастерскую, но что-то помешало мне тогда зайти к нему. Потом, не помню уже кто, кажется Роба Рождественский, сказал мне, что у Стасиса рак.
Смерть Красаускаса, одного из самых интересных наших графиков – это не просто беда для всей нашей культуры, это – величайшая несправедливость. И когда сейчас я думаю, что умер Стасис, не кто-нибудь другой, а именно Стасис, стихийный атеизм твердеет во мне.
10.2.1977
Свободное копирование
