Отпылала пестрыми красками осень, яркость которой была приглушена серой массой оккупантов, лязгающих своими автоматами и рявкающих то и дело на людей. Она, эта серая масса, которая в момент вторжения в город, показалась Любе шипящей змеей, этой хладнокровной змеей и оказалась:
-Я зде-е-е-сь, я парализую ваши мысли и вашу волю…Имя мое - фашизм!…
Но люди, самые обычные люди, женщины и дети, живущие в оккупированных городах и старающиеся не попадаться на глаза этой змее, не подвергать себя лишней опасности, почему-то в экстремальных ситуациях забывали бояться ее, откладывающую свои яйца на всем пути продвижения в глубь России. Из этих яиц вылупливались такие же серые гадкие змеи, которые множились, клубясь, вырастали до неестественных размеров и расползались по домам людей, чтобы изгонять их оттуда вон своим жутким шипением:
-Век! Шнель!
-Выходить! Быстро! - кричали людям переводчики и добавляли: - Ничего не брать!
Немцы выгоняли полуодетых людей на мороз. А они, поднятые с постели в начале декабрьского дня, громким стуком прикладов в двери, обнимались, прощались друг с другом, уверовав сразу в чей-то отчаянный шепот:
-На расстрел сгоняют…
Но панику прервал староста:
-Здесь будут жить офицеры гестапо! А вы уходите отсюда.
Полина, поотставшая от людской толпы, услышав это, решительно вернулась в квартиру и начала выносить из нее узел с давно собранными необходимыми вещами:
-Век! Шнель! Никс! Не брать, матка! - заорал фашист на всю лестничную площадку. Женщина, отмахнувшись от него, продолжала свое дело. Оставив узел за дверью, она вернулась в комнату и, вцепившись в спинку кровати, начала тащить ее к выходу.
-Никс, матка, не брать! - орал, пришедший в себя после удивления от неповиновения ему безногой женщины, фашист.
Киндеры у меня! - кричала ему в ответ Полина, забыв в негодовании о том, как умеют немецкие солдаты бить прикладом в грудь русских женщин, - На чем будут спать, зима на дворе! - и, обращаясь уже к Инне и Любе, добавляла:
-Толкайте, девочки!
Немецкий офицер, услышав шум, поднялся на этаж:
Что здесь происходит? - спросил он на ломаном русском языке.
-Дети у меня! Три ребенка! Киндеры! Маленькие они еще, А он, - Полина указала на солдата, - кровать взять не дает.
Офицер, глядя на взволнованную женщину сверху вниз, испытывая не меньшее удивление отчаянному ее неповиновению, повернулся к солдату и приказал ему что-то.
Тот, щелкнув кованым каблуком, вышел из комнаты и тут же возвратился, ведя за собою других солдат. Они вынесли во двор три железных кровати и Полинин узел…
. . .
Люди разошлись кто куда, оставив насиженные места свои. Одни ушли к родным, другие - к друзьям, которые конечно же пустят их в свои дома.
Шура и Фрося, взяв с собою Инну, ушли искать пристанище для всей большой семьи. "Вместе вы не пропадете" - помнили они наказ матери. Через время трое возвратились:
-Там, напротив входа в парк, в доме трехэтажном, есть пустая квартира. В ней окна без стекол, но мы найдем чем их заколотить. Давайте туда пойдем.
За два раза, уходя и возвращаясь, Анна, Фрося, Шура и Света перенесли в найденное жилище кровати.
Полина, укрывшаяся от холода в сарае с углем, спросила:
-Как же с детьми я буду там. Замерзнут они.
-А ты, Полечка, пойди к тем двум сестрам, что учительницами в гимназии были. Попроси, чтобы пустили тебя на одну ночь. Прислуживала ты им, они тебя пожалеют. А мы за это время окна чем-нибудь забьем, да комнату прогреем. Завтра туда и придешь. А сейчас угля надо набрать во что-то, чтобы немцы не заприметили и не отобрали, - сказала Фрося.
Полина развязала узел и вынула из него Инин портфель, купленный для нее Арчилом. Осенью прошлого года девочка должна была пойти в первый класс: - На, дочка, сложи сюда кусочки покрупнее - обратилась она к Инне, - да пойдемте со мною обе.
-Мама, можно я с тетей Фросей и тетей Шурой пойду. Я им помогать буду стекла искать или фанерки. Тетя Аня и Света нас там ждут.
Непоседа Инна давно уже привязалась к теткам. Ей больше нравилось ходить вместе с ними всюду, чем сидеть с Жорой или быть около мамы. Люба же, наоборот, старалась не отходить от матери ни на шаг, привыкшая считать себя ее опорой.
Сестры, забрав с собою племянницу, ушли. Вдруг в дверном проеме сарая показался немолодой немец с ведром в руке. Он вынул из него небольшой сверток, протянул Полине, и, кивнув в сторону детей, начал жестикулировать руками, будто ест что-то. А потом добавил, трудно выговаривая: Завтра… киндер…ходить…кастрюля…каша…тайком…и, с грохотом набрав в ведро угля, ушел тут же. Удивленная женщина спрятала сверток на груди своей, будто испугалась, что солдат вернется и заберет его обратно. "Странный какой-то немец, не злой", - подумала женщина.
Очень не хотелось Полине идти на поклон к старым девам, но, смирив свою гордыню ради детей, уничтожая в себе все обиды на сестер, продрогшая от долгого сидения в сарае, пришла Полина к ним с просьбой пустить в дом ее и детей двоих всего на одну ночь.
- Нет у нас места. Была бы ты одна, а то с детьми. Беспокойство от них всегда! - загалдели наперебой состарившиеся девы.
-"Руководи моей волею и научи меня: …верить, надеяться, прощать, терпеть, благодарить и любить всех. Аминь", - первое, что пришло в голову Полине в минуту отказа. Вслух же она произнесла решительно:
- Уйду отсюда только завтра! "…надеяться… прощать…терпеть…" - стучало сердце безногой матери.
-Ладно, оставайтесь, - вдруг потеплела одна из сестер и, сняв с вешалки старую потрепанную шубейку, бросила ее на пол: - Тут ложитесь…
Свободное копирование
