Почему-то первым пунктом поставила то, что сделано вторым – поход в военкомат был не бесполезным (аванс в счёт аттестата) и может быть даже перспективным. Вторым – то, что фактически было сделано первым – работа в яслях, где и Сашенька хотя бы на часть дня уже устроен, а это и моей маме облегчит жизнь на какую-то часть дня.
И, наконец, третье: у меня есть все документы, позволяющие с надеждой обратиться в отдел кадров завода: институтское направление на врачебную работу, и справка о работе в Пышме (трудовая книжка не была заведена из-за отсутствия бланков её) и хорошая характеристика из Райисполкома. И не лишней должна быть аргументация фронтовой службой мужа.
Есть с чем обратиться. Да и, как говорится, за спрос не бьют в нос – хотя в случае с Софьей Наумовной это не подтвердилось…
Тоска и досада всё-таки не проходили, и слова «Черт вас принёс из этой Пышмы» всё равно грызли душу, будто добить меня хотели.
А мне так важно «уравновесить» своё настроение –я ведь иду домой, где так нуждаются в добрых вестях.
Ни я, ни мама и в мыслях не претендовали на жилплощадь сестёр, и без нас перенаселённую, или на их материальную поддержку. Тем более, что отношение ко мне и Саше я хорошо прочувствовала еще в Днепропетровске.
В нашем, как мне достоверно известно, со всеми сёстрами согласованном - а не моём самовольном – переезде ведущим аргументом было наличие здесь многих врачебных «лечебных» вакансий, чего кате5горически не было в Пышме. А без работы нам не прожить.
Что касается материального, то, кроме надежды на зарплату при поступлении на работу, у меня ещё были припасенные в багаже (не зря он весил так много) какие-никакие продукты на первые один-два месяца экономного существования. Я даже сестрам Семена гостинец везла – литровую бутылку, наполненную топлёным сливочным маслом, так дефицитным в то время (себе – прошу прощения – я везла аж четвертную бутыль (2.5 литра) такого же масла). Мне хотелось, очень хотелось хоть что-то доброе для них сделать. Хотя я и знала, что надеяться могу только на себя.
И это такое злобное «Черт вас принёс...» - (кто бы мог представить, как достался нам этот путь!) – было для меня не только несправедливым, но и, в том моём тупиковом, критическом положении, жестоким.
Я учитывала, пытаясь себя урезонить, что и Соню – по крайней мере в её медицинском окружении – наш приезд поставил в неловкое положение: взять к себе (а там уж как угодно обращаться) сочли бы, наверное, геройством. Так это же и вправду немыслимо! А не взять к себе, загрузив амбулаторией под предлогом карантина, да ещё если это затягивается – совсем другое впечатление.
Сочувствие к нам («семья брата-фронтовика», «малые дети - и в таких условиях»), пусть даже фальшивое, лицемерное, «соревнуется» с раздражением против Сони сотрудников амбулатории, ведёт к пересудам в её окружении. А когда я, стараясь защитить свою родню (а это я считаю очень важным для меня), напоминала о карантине, мне дружно возражали, утверждая, что карантин закончился ещё до моего приезда. Когда же я говорила, что они и без нас – четверых - в большой тесноте живут, мне возражали: теперь все в тесноте живут.
И наверное в какой-то форме все эти суждения доходили до Сони, и настроение портили, и затрудняли совсем не пустяшно. Вот в таких сопоставлениях и рассуждениях всю дорогу домой я пыталась уравновесить своё настроение, но похвастать успехом не получалось.
И всё-таки дома меня радостными возгласами встретил Сашенька. И что-то замысловатое гулил гортанным голосочком насытившийся и успокоившийся на моих руках Воёлочка, Волошенька, Володенька, Владик (как только не варьировали мы имя его). И на душе определённо потеплело.
И только мамины рассказы о прожитом дне были неутешительны – очень-очень неустроен быт. Невыносимо трудно. И что дальше?
Свободное копирование
