В деревне Ежемень живут только две старушки: бабка Уля и бабка Дарья. И пёс Тузик, беглый из Смутово, которого Уля прикормила.
— Всё живая тварь, — говорит Уля. — Зимой так скучно, ни единого человека нет, никто не шевелится...
У Дарьи своих детей нет, есть три сына от покойного мужа-вдовца. Они ей пишут, помогают, любят её. Дарье — 70 лет, Уле — 67. Друг друга они называют девками:
— Эй, девка, ставь самовар-то...
Дарья добродушно ворчлива, никаких подарков не принимает, фотографироваться хотя и любит, но считает грехом. Уля оживлена, весела, бесхитростна и откровенна. Всё нам рассказала: где живут дочери, где сыновья, кто много пьёт вина и бьёт жинку, а кто живёт хорошо. Обе считают свою жизнь в прошлом тяжёлой, а теперь хорошей. Но при этом бабка Уля уточнила:
— Мы не живали хорошо, и думаем, что теперь хорошо...
Старушки живут рядом, каждая в своей избе. Уля знает грамоту, слушает радио и пересказывает суть событий Дарье, которая тоже слушает, но многого не понимает. Уля словоохотлива, может долго рассказывать разные истории из своей жизни, но и собеседник тоже её интересует:
— Слава, а много ли детей у тебя?
— Двое.
— Сыновья?
— Оба сына...
— Хорошо бы тебе дочку...
— Да, очень дочку хочу...
— Знамо! Ну да ведь не руками-то складёшь...
Поинтересовалась Уля и тем, живы ли мои родители, и какой оклад мне положили в газете.
— Хоть и денег много, а в городе худо, — понимающе качает она головой. — Вот ведь тебе за всё платить надо... Ведь ты даже за воду платить должен! Эвон у нас колодец, бери, сколько хочешь, как хорошо! Нам и пенсию прибавили, положили теперь по 13 рублей... На чай да сахар хватает... Сена накошу — продам за молоко. Муки в колхозе дадут, да много ли нам надо?..
В моде у бабок разговоры на внешнеполитические темы. Дарья настроена очень агрессивно:
— Ой, Слава, война будет! — комментирует Дарья сводку из Вьетнама.
— Да и как ей не быть: напряжения много...
Слово «напряжение» было настолько ей чуждо, что мы с Ростом переглянулись и засмеялись. Но это не смутило Дарью и она продолжала:
— Надо нам первым бомбу кидать, не дожидаться, когда они на нас кинут. Ну, на нас-то, пожалуй, не кинут... (По Дарьиной стратегии деревня Ежемень — 3 избы, 3 амбара, 1 чёрная банька, с населением в 2 (два) человека — объект для атомной бомбардировки всё-таки мелкий.) А на Верколу вполне могут кинуть! Потому ведь в Верколе — завод! (Большая деревня Веркола на другом берегу Пинеги, с магазином, клубом, фельдшерско-акушерским пунктом действительно имеет маленький маслозаводик, на котором в летнюю пору работает 4 человека.)
— Не будут на Верколу кидать! — убеждённо говорит Уля. — Что им Веркола? Они на город кидать будут в первую очередь! (Город — это Архангельск. Если говорят: «Он теперь в городе живёт» или «Я ведь в городе жила одну зиму», уточнять, в каком именно городе, не следует, по-скольку все другие города для этих людей — понятия в какой-то мере абстрактные.)
Наше замечание, что в случае войны в первую очередь бросать бомбы будут на совсем другие города, вызвало у наших бабок даже чувство некоторой обиды за Архангельск, который будут бомбить как бы во вторую очередь:
— А чем же Архангельск не город? — надулась Уля. — Я была в Архангельске... Машин! Как сумасшедшие носятся. А людей! Верите: стеной идут люди!!..
Рост говорит, что Москва в 80 раз больше Архангельска. Дарья хохочет, подмигивает мне, не верит. Потом изрекает, обнажая глубинное знание предмета:
— А хоть и на Москву бросят, нам тоже не выжить. Мужиков опять всех угонят... Нет, нам первыми надо кидать, и всех их в три часа утопить. Америка, она-то на островах, она и утопнет...
— Как на островах?! — удивился Рост.
— Ну? А мне сказывали, что на островах...
Стараясь переменить тему разговора, выявляющего невежество Дарьи, Уля говорит:
— Я в город-то ездила, жила там у сына, но дома-то куда как лучше! Помню, у монастыря слезла с баржи, иду домой, а сама всё плачу, плачу... Так мне хорошо, что домой вернулась...
* * *
Белые ночи уже на исходе, но ещё светло. В туманном свете из-за леса поднимается огромная красная луна, какая бывает только в сказках. Белая кобыла отвязала цепь от столбика за чёрной часовней на полпути в Смутово и носилась в ночи, счастливая, свободная, в молодых овсах под красной луной. Знаю, что этого зрелища я уже не смогу забыть.
* * *
Плывём на Соловки. После наших старушек в Ежемени, поветей, чёрных банек я просто застонал, когда навалился на нас музыкальный салон теплохода «Татария», полированные лестницы, лабух у рояля и стильные подружки с перемазанными тушью глазами.
* * *
Ресторан на теплоходе. «Девушка! Принесите двое сарделек...»
* * *
Обязательно надо ещё раз съездить на Соловки. Взять Валю, Ваську, Чуду с Женькой и рвануть. Жаль, Санька ещё мал. Я даже начал жалеть, что столько лет отдал Гурзуфу. Хотя Гурзуф очень дорог мне, там было замечательно. Там молодость осталась...
На фото: бабка Дарья и бабка Уля.
