В доме Толстых чаще всех встречала я, кроме некоторых художников, поэта Щербину; Федора Николаевича Глинку, друга молодых лет графа; только что возвратившегося из ученого путешествия на Сыр-Дарью орнитолога Николая Алексеевича Северцова, замечательного как обширным знанием своего предмета и образованием, так и поразительною рассеянностью; случалось, что, входя куда-нибудь в дом, если какой-нибудь предмет возбуждал в нем любопытство, то он, никого не замечая, направлялся прямо к нему; когда же в глаза ему бросалась книга, он шел прямо к ней, раскрывал ее, начинал читать и забывал, что не у себя в кабинете. Почти ежедневно бывал у Толстых малороссийский поэт Тарас Григорьевич Шевченко.
Тарас Григорьевич Шевченко, как известно, родился в крепостном состоянии у одного из малороссийских помещиков. Умный, даровитый, страстный любитель поэзии и живописи, он имел случай приобрести некоторые сведения, способствовавшие его развитию, но крепостное состояние тяготело над ним; по счастию, о нем узнал Василий Андреевич Жуковский; он исходатайствовал ему у помещика увольнение и в 1844 году определил в Академию художеств, а в 1848 году Шевченко получил звание свободного художника и уехал на родину. Там он написал сатиру, за которую был разжалован в солдаты в Оренбургский край и назначен в арестантские роты в крепостные работы Новопетровской крепости. Из этого несчастного положения он был извлечен участием графа и графини Толстых, по преимуществу графини, как это видно из следующих писем к ней Тараса Григорьевича.
"22 апреля 1856 г.
Христос воскресе! Благородное письмо ваше от 20 февраля получено мною 15 апреля, и получено так кстати, как я еще никогда не получал (в день светлого Христова воскресения) такого искреннего, сердечного письма в такой день.
Страстная неделя была проведена мною в самом тревожном, в самом тяжком ожидании. И в продолжение великого поста и в особенности на страстной неделе, когда у нас открылось водное сообщение, я ждал из Оренбурга почты, которая должна была привезти мне прощение вследствие высочайшего манифеста, обнародованного по случаю восшествия на престол государя императора. Оказалось что же? что я не был представлен к этой высочайшей милости. Что я не вычеркнут из реестра мучеников. Что я забыт. Горько, да и как еще горько получить такое известие и в такой великий день. Это страшная насмешка меня карающей судьбы! О, не приведи господи никому так встретить этот радостный, торжественный день, как я его теперь встретил. Вообще эти великие праздники вне семейства и родины встречаются невесело, каково же я его встретил? я близок был к отчаянию, так меня ошеломило это безнадежное известие. Грустно, невыразимо грустно встретил и проводил я первый день праздника. На другой день ротный командир объявил мне, что получено страховое письмо на мое имя, и приказал отдать его мне. Это было письмо ваше, ваше искреннее, великодушное послание.
Награди вас господи и близких вам бесконечной радостию и невозмутимым счастием и спокойствием! Я ожил, я воскрес! И остальные дни праздника я провожу как бы в родном семействе между вас и Николая Осиповича, мои милые, мои добрые, мои великодушные друзья! Я так обрадован, так осчастливлен вашим ласковым приветом, что забываю гнетущее меня девятилетнее испытание. Да, уже девять лет как казнюся я за грешное увлечение моей бестолковой молодости. Преступление мое велико -- я это сознаю в душе, но и наказание безгранично, и я не могу понять, что это значит. Конфирмован я с выслугою, служу как истинный солдат; один мой недостаток, что я не могу делать ружьем, как бравый ефрейтор, но мне уже пятьдесят лет.
Мне запрещено писать стихи, я знаю за что и переношу наказание безропотно. Но за что мне запрещено рисовать? Свидетельствуюсь сердцеведцем богом -- не знаю. Да и судьи мои столько же знают, а наказание страшное! Вся жизнь моя была посвящена божественному искусству. И что же? не говорю уже о материальной пытке, о нужде, охлаждающей сердце. Но какова пытка нравственная? О, не приведи господи никому на свете испытать ее. Хотя с великим трудом я, однако ж, отказал себе в самом необходимом. Довольствуюсь тем, что царь дает солдату. Но как отказаться от мысли, чувства, от этой неугасимой любви к прекрасному искусству. О, спасите меня, или еще один год -- и я погиб. Какое мое будущее? Что у меня на горизонте? Слава богу, если богадельня. А может быть... О, да не возмутится сердце ваше. Мне снится иногда бедный ученик Мартоса и первый учитель покойника Витали. Малодушное, недостойное пророчество! Но вода на камень падает и камень пробивает.
Простите мне, я возмущаю ваше доброе сердце своими бесконечными жалобами. Что же делать? У кого что болит, тот о том и говорит.
Я не знаю, писал ли обо мне граф Федор Петрович оренбургскому генерал-губернатору? Если нет, то именем божиим молите его -- пускай напишет; без него нельзя для меня ничего сделать. Коронация государя императора предел моей единственной надежды.
Как в бога милосердого, так я верую в ваше милосердие, и во имя этой святой веры подайте от себя прошение обо мне ее высочеству нашему августейшему президенту. Во имя человеколюбия принесите эту жертву. Подобные жертвы приносятся матерями и сестрами; но у меня ни сестры, ни матери, никого нет. Замените же мне и ту и другую, замените мне единственного друга!
Прощайте, мой искренний, мой великодушный аноним. Не оставляйте меня и делайте, что вам укажет ваше доброе сердце и что может сделать; а чего нельзя -- предоставим всемогущему человеколюбцу!
В отношении книг, я не прошу у вас именно "Отечественные записки" за прошлый год, а полагаюсь совершенно на ваш выбор. Не забудьте кисть и плитку сепии, пускай хоть полюбуюсь на эти предметы, сердцу дорогие.
Прощайте, не оставляйте беспредельно преданного вам Т. Шевченка.
Адрес: Оренбургской губернии, Новопетровское укрепление, его высокоблагородию Ираклию Александр ровичу Ускову".
Свободное копирование
