ТИМОФЕЙ НИКОЛАЕВИЧ ГРАНОВСКИЙ
Дерзкая мысль поправлять царственное
течение жизни человечества далека была от его
наукообразного взгляда; он везде покорялся
объективному значению событий и стремился
только раскрыть смысл их.
1843 года 23 ноября начались лубличяые чтения Тимофея Николаевича Грановского. "Блестящая, многочисленная аудитория окружила кафедру молодого доцента, обещавшего ей передать величавую эпопею феодализма, суровую и гордую поэму католицизма и рыцарства, церкви и замка -- этих каменных представителей замкнутой в себе и оконченной эпохи. Благороднейшие представители московского общества сели на скамьях студентов, слушали -- и слушали в самом деле".
Когда объявлены были публичные лекции Грановского, весь круг Александра пришел в сильную ажитацию -- как примут? что будет? Всеобщий интерес, все разговоры сосредоточивались на лекциях, все отрешились самих себя.
Наконец лекции начались. Замечательно, что, кроме достоинства самых лекций, все мало-мальски знакомые с университетским образованием как бы стыдились не бывать на чтениях Грановского. Аудитория во время чтения бывала битком набита. Дамы всех возрастов считались десятками, не только те, которые принадлежали к ученому кругу, но и не заявившие никаких притязаний на ученость. Профессора, студенты, статские, военные наполняли аудиторию.
Все слушали внимательно, с интересом. Все лица были одушевлены, ни на одном не было и тени скуки или утомления. Появление Грановского на кафедре встречалось шумно, рукоплесканиям не было конца. Грановский, впечатлительный и нежный, растрогивался, смущаясь, раскланивался; одною рукой вынимал из кармана платок, другой им утирался, прокашливался; снова вынимал платок, -- пока он приходил в себя. Тогда все умолкало, все взоры устремлялись на молодого доцента, и он тихо, плавно начинал читать; чем далее он читал, тем речь его становилась сильнее, интереснее и, наконец, совсем поглощала внимание слушателей; слушали задыхаясь от восторга. Александр и тут не мог оставаться покоен. Лицо его горело, он переглядывался с знакомыми, то взорами выражал восторг, то острил на ухо соседу. Конец лекции бывал еще шумнее начала. Поднимался крик, стук, гам такой, что стекла дребезжали в окнах. Раз я была на лекции с Александром, -- говорит Т. А. Астракова, -- другой с Полуденским; по их приглашению, вместе с ними, заходила в профессорскую комнату. Тут я видала Грановского после лекции -- он был взволнован до того, что почти не мог говорить, на глазах у него светились слезы, -- он садился, вставал, улыбался, снова садился -- он был счастлив. Немногим выпадает на долю переживать такие минуты.
Первая половина настоящей главы посвящена крупному событию в общественной жизни Москвы 40-х годов -- публичным лекциям Грановского по истории Западной Европы в средние века. Эти лекции не случайно привлекали многочисленных слушателей из кругов московской интеллигенции. Будучи ученым-просветителем, Грановский на материале истории средневековья развивал передовые идеи. По словам Герцена, "его сила была не в резкой полемике, не в смелом отрицании, а именно в положительном нравственном влиянии, ... в чистоте его характера и в постоянном, глубоком протесте против существующего порядка в России" (Г, т. IX, стр. 122). Пассек перепечатала в этой главе полный текст двух статей Герцена о лекциях Грановского, воскресив их тем самым в сознании русского общества. В рассказе о лекциях и об их успехе у публики Пассек использовала вполне достоверные свидетельства Т. А. Астраковой, которая слушала Грановского и вспоминала о его лекциях по личным впечатлениям.
На воспоминаниях Астраковой построена в основном и вторая половина главы -- рассказ о московском периоде жизни Герцена, о начавшемся разладе с друзьями и о его решении ехать за границу. Не напечатанное по цензурным причинам продолжение этих воспоминаний -- описание прощального вечера у Грановского и проводов Герцена на станции Черная Грязь -- сохранилось в рукописи и печатается во втором приложении к настоящему тому.
Свободное копирование
