В начале зимы 1841 года Ивана Ивановича Лажечникова в Москве еще не было. Он жил в своей деревне, Коноплине, и 14 января писал нам из деревни:
"Знаю, вы сетуете на меня, милые друзья мои Вадим Васильевич и Татьяна Петровна, за неприсылку портрета. Посылаю его теперь, чтобы исполнить только дружеское желание ваше, но посылаю неохотно, да, неохотно, потому что портрет не схож с оригиналом, потому что в нем нет души; весь характер вялый, болезненный, смятый, а я этого не люблю, и потому портрет мне противен.
При свидании с Петром Ивановичем, разумеется, первый вопрос мой был о вас. Он мне сказывал, что вам в Петербурге было хорошо, что вы исполнили свои надежды. А мои лучшие -- видеть вас, пожить с вами -- не исполняются. Дороговизна московская меня пугает; а если бы вы знали, как скучно, грустно жить зимой в деревне, под снежными сугробами, где поневоле рассеиваешься уездными сплетнями и преферансом, -- какова эта жизнь!
В газетах читаю изумительную для меня новость, что мой "Колдун" кончен и уже отпечатан, между тем как он едва будет кончен в нынешнем году. Пишу его лениво, как будто поневоле. Знаете ли что? я пишу теперь трагедию, и удивитесь -- стихами. Густав Ваза -- герой моей пьесы. Коцебу, говорят, написал драму под этим именем; любопытно ее прочесть. План мой... следовательно, она мне не помешает.
Сделайте одолжение, возьмите у Ширяева тот том сочинений Коцебу, где она находится, и пришлите мне с первой почтой...
Пишите нам, что вы делаете? какие у вас литературные, художественные вести? каково идет "Москвитянин"? а более всего -- любите нас по-прежнему. Весь ваш И. Лажечников".
Свободное копирование
