В феврале 1842 года, -- сказано в записках Т. А. Астраковой, -- опасно занемог мой муж; товарищи отнеслись с участием к его болезни. Наташа писала мне из Новгорода:
"Друг мой! благодарю тебя за последнее письмо,-- теплая струя утешения влилась твоим участием. Если бы была возможность близким сердцу искупать несчастия, я бы многим пожертвовала для тебя! В самое тяжелое время ты не выходила у меня из памяти, -- я трепетала, получая твое письмо. В первые минуты 1842 года я думала о вас, молилась о вас, и душа исполнилась верой, что будущее для нас будет светлее. Тяжело получать неполные и неверные известия о милых сердцу. Я напишу тебе весь сон мой, да, все что было со мной, явилось как сон, прошло как сон, и в сердце осталась новая могила, и удары заступа звучат еще в ушах.
Мне теперь хочется рассказать тебе все, и ты рада будешь узнать все -- я знаю. Пусть на тебя навеет мой рассказ святую, тихую грусть, которой полна душа моя.
Ты знаешь, как я боялась, чтобы со мною не повторилось несчастие, бывшее в Петербурге, -- а вместе и надежда утешала. Весь декабрь я занималась приготовлением елки для Саши. Для него и для меня это было в первый раз: я более его радовалась ожиданием. Удивляюсь, как детски я заботилась, и все это точно для того, чтобы чувствительнее был удар: 25 декабря родилась дочь! радости, восторга нашего не умею высказать. Казалось, ребенок прекрасный, здоровый; назвали Наташей. Радость Александра удваивала мою -- нам так хотелось дочь, и бог ее послал. "Вот тебе и сестрица на елку", -- говорила я Саше; кажется, и он радовался с нами и все просил посмотреть на нее, поцеловать ее. Я была очень слаба и скоро стала замечать в окружающих беспокойство и сомнение, доктор ездил часто, с ним говорили тихонько от меня. Все это объясняло мне ожидающее меня несчастие. Накануне праздника пронесли мимо меня елку для Саши, а через час принесли ее, мою дочку, чтобы благословить в последний раз...
Нет, довольно, прощай, милый друг! Господь с вами. Пожми за меня крепко руку Николая, напиши скорее о его здоровье. Твоя Наташа".
"Могу только прибавить, что я здоров и что, несмотря на полосу довольно черную, которую прожили, -- живы и не потеряли надежду на будущее.
Дай бог, чтобы эти строки застали Николая лучше. Что Голохвастов, сделал ли что? не теряйте и вы надежды -- право, может, мы встретимся радостно. Александр".
В феврале 1842 года мужа моего, Николая Астракова, не стало. Несчастие мое вызвало такое родное участие, которое навсегда оставило в душе отрадную память. Александр и Наташа писали мне, просили беречь себя для их дружбы, учили твердости своими несчастиями. Отраднее всего было слышать, как они все горевали об утрате Николая, с какой любовью и уважением вспоминали о нем. Александр даже удивлял меня своими серьезными, полными участия письмами, до того, что я почувствовала к нему симпатию, которая до тех пор была как бы парализована его холодностию ко мне, проистекавшею, как мне казалось, из его самолюбия, которому я никогда не потворствовала. Кроме нравственного сочувствия, Александр, а также и Сатин, помогли мне выпутаться из долга. На похороны моего мужа мы заняли, на срок, довольно значительную сумму у М. П. Погодина.
Свободное копирование
