31 <января>
Впечатления сменяются впечатлениями и зовут меня жить, бороться, наслаждаться...
<За>думался... Мне стало грустно и неловко... Что-то томило меня... Я досадовал на себя за то, что позволил хоть малейшему чувству вкрасться в наши животные отношения с Машенькой. Ведь это все грязно, глупо, жалко, меркантильно, недостойно человека, -- думал я... Размышления мои прерваны были перекором двух девушек из-за какого-то платья. Одна из них, которую звали Юлией, плохо говоря по-русски, сквозь слезы жаловалась, что ей давали плохое платье, шерстяное, и что над ней другие подруги смеялись, важничая сами в хороших платьях. Из-за этого она с Сашей поссорилась и отказалась от какого-то платья, а потом одумалась, по уже поздно: платье не было готово, и она принялась горько плакать с досады, выражая очень наивно свои жалобные пени... Старая, известная история, подумал я и перестал слушать... Наконец мне стало скучно. Я посмотрел вокруг себя и остановил глаза на рояле: он напомнил мне детство, отчий дом, то, как я учился играть на фортепиано и как плохая игра моя утешала мою бедную мать... Все унес этот проклятый институт с своей наукой бесплодной, все, даже воспоминание детства... И вот где пришлось мне вспомнить о моей матери... Я вышел из комнаты и позвал Сашу... "Александра Васильевна, мне ужасно скучно одному. Посидите хоть вы со мной, пока придет Машенька".-- "Извольте..." -- "Скажите мне, куда ваша Машенька девалась?.." -- "Моя Машенька! С какой стати она моя?.. Ваша разве?" -- "Ну моя, пожалуй. Где же она теперь?" -- "Как же могу я это знать? Она мне не сказалась, а я в эти дела не мешаюсь". -- "Да ведь она в дружбе была с вами. Даже я от пес слышал об вас..." -- "Вот как! Что же она говорила?" -- "Много хорошего, хоть, конечно, ничего особенного, по крайней мере я знал об вас и тем больше теперь рад, что могу с вами познакомиться... Ведь можно?" -- "Отчего же пет? Я всегда рада добрым знакомым". -- "Мне это еще больше будет приятно оттого, что я уже привык к этому дому". -- "Да, вы привыкли к этому дому, но не привыкли к этой квартире..." -- "Ах, это ничего не значит. К квартире можно привыкнуть очень скоро".--"В самом деле? Вот как! Какие же вы смешные!.." -- "Так это вам смешно? Вы не понимаете такой скорой привычки?" -- "Нет". -- "Так вы и ко мне долго не привыкнете? Приятно же будет наше знакомство!.." -- "Ах, нет, я очень скоро привыкаю к своим знакомым..." -- "Да? Так дайте же мне вашу руку".
Она подала мне руку, я пожал ее, она мою. У ней руки очень белы и мягки, лучше, чем у Машеньки. Она сама на первый взгляд красивее Машеньки, у которой было в лице что-то старообразное, так что сначала я дал ей лет двадцать пять и только потом убедился, что ей еще двадцати нет... <...> Саша в другом роде... Хотя она называется Александра Васильевна, но у нее тоже немецкий тип, отчасти немецкий акцент в произношении некоторых слов, и она, должно быть, немка. <...> Притом же и Саша была при мне позвана куда-то своей девушкой. -- "На визит?" -- спросила она. -- "Да-с, на визит..." -- "На вчерашний?" -- "Нет, на сегодняшний..." -- "А... а если на вчерашний, так нужно одеться почище". -- "Нет, не извольте беспокоиться, можно и без шнуровки... Там расшнуруют..."
Признаюсь, мне было не то чтобы горько и не то чтобы отвратительно слушать все это (ведь я все это знал заранее), а все как-то неприятно. Одну минуту я даже хотел бежать и подумал: "Черт с ней!.." Но в это самое время пришла посланная от Машеньки, что она прийти не может и просит зайти в другое время, а Саша мне сказала как-то особенно ласково: "Так приходите, пожалуйста, к нам. Когда вы придете?.." Меня это ужасно взволновало, особенно при мысли, что ведь и я тут играю точь-в-точь такую же роль, как Саша, и что уж если имею право претендовать на нее за визит, то она точно так же может претендовать на меня за Машеньку. Я обещал прийти к ней и вместе с ней сошел с лестницы... На прощанье мы пожали друг другу руки и поцеловались. Все это было необыкновенно глупо и пошло. Тем не менее я не чувствую ни малейшего следа раскаяния и даже сочинил потом дорогой стихи:
Я пришел к тебе, пылая страстью,
Для восторгов, неги и любви.
Это уж из рук вон... А кажется, моя bien aimée глупа. Что за пошлый разговор вели мы с ней!.. Это ведь хоть в гоголевскую повесть. Впрочем, и я-то хорош был, выказал-таки свой ум...
А через полчаса -- передо мной сидела другая девушка -- Наташа Татаринова, пятнадцатилетний наивный, но очень умный и развитой ребенок... Она собиралась в гости в этот день и потому была завита, одета в белое платье; больше я уже ничего не заметил... Она тоже недурна собой, но в ней какое-то слияние детского, немецкого и провинциального... Ясно, что она еще не знает людей, дичится и что страсти она еще не ведала. Так все в ней ребячески-спокойно, благонравно, что в настоящем моем душевном настроении я готов это спокойствие принять за тупость... А она не только не тупа, но даже очень остроумна. Это видно из того, как она пишет... Сегодня мы толковали о Домострое.
Два часа спустя я сидел у Куракиных, и в классную комнату вошли мать и сестра Бориса... Я в первый раз увидел его сестру при свете. Как-то раз прежде я ее встретил в классной комнате, но тогда было темно и еще не подано свечей... Теперь я разглядел ее близко и хорошо... Куракины братья тоже красивые мальчики, но сестра -- это чудо что такое!.. Ей, должно быть, лет пятнадцать или семнадцать... Она великолепная брюнетка, небольшого роста, с чрезвычайно выразительными чертами лица... Если я ее никогда больше не увижу, я никогда не забуду этого лица... Я был в каком-то диком опьянении восторга после того, как она через три минуты вышла из комнаты. Она не сказала ни одного слова, она посмотрела на меня с видом небрежного покровительства, но я не досадовал на это, потому что она сразу стала в моем сердце выше всякой досады... Впрочем, несмотря на всю силу моего очарования, я довольно спокойно и рассудительно продолжал потом толковать с Борисом о русских героических песнях и стихов к княжне не написал...
Свободное копирование
