В это время умерла бабушка. Эта всегда тощая, с ясной головой и твердыми убеждениями старушка казалась крепкой, как высохший на солнце и ветрах древесный корень. И, не будь голода, не исключено, что ей удалось бы справить свое столетие. Умирала она долго и трудно. Уже не имея сил встать с постели, в течение двух дней пыталась давать какие-то наставления маме. Речь ее была уже неразборчивой, понять ее становилось почти невозможно, и это раздражало бабушку, заставляло напрягаться, кричать, что приводило к резкому упадку сил и потере сознания. Приходя в себя, она вновь начинала на чем-то настаивать и опять быстро теряла силы. Затем она затихла и в течение суток только редко и шумно дышала. А потом исчезли и эти признаки жизни.
В последний путь бабушка отправилась на двухколесной тележке, которую толкала мама. Мы с сестренкой шли по бокам, пытаясь помочь маме в трудных местах дороги. День стоял осенний, пасмурный, какой-то влажно-холодный. Небо клочьями туч цеплялось за крыши домов. Мы шли по мостовой, а рядом по тротуару траурным эскортом, группами и в одиночку, двигались евреи, направлявшиеся в гетто. Они несли свой скромный скарб, детей, а кое-кто и вязанки дров. Видимо, некоторые из них надеялись пережить зиму. Однако были среди них и такие, которые понимали безнадежность своего положения. Женщина лет сорока подошла к маме выразить свое сочувствие, несколько минут молча сопровождала нас и вдруг сказала: «Счастливая… Ей уже ничего не грозит». Она знала, что ее ждет.
Бабушку схоронили в братской могиле. Тогда они уже начинали появляться в Харькове.
Свободное копирование
