Конец эпохи - 12

Зимой 1951-52 года я стал изучать китайский язык. Вначале меня интересовали иероглифы как пособие для основной работы.

На спектрограммах (звуковидах) речи очертания отдельных звуков менялись в зависимости от голоса, интонации, от скорости произношения. Меняются и буквы в рукописи в зависимости от почерка и стараний пишущего. Но рисунок буквы относительно прост и более устойчив, чем рисунок звукового спектра. Иероглифов несравнимо больше, чем букв. Мало-мальски грамотный китаец должен запомнить не менее двух тысяч. Различия между ними должны узнаваться независимо от почерков, стилей, скорописи, а меж тем по рисунку они даже сложнее звуковидов. Поэтому я хотел, заучивая иероглифы, тренироваться, чтобы лучше запоминать и читать звуковиды.

А для моих изысканий в "ручной" этимологии были чрезвычайно интересны такие иероглифы, в которых сохранились рудименты изображения, символические знаки руки.

И тюремная судьба неожиданно подарила мне учителя.

Привезли нескольких русских инженеров и техников из Китая. Владимир Петрович В., молодой инженер из Харбина, в гимназии учил китайский язык, помнил еще не менее тысячи иероглифов и сносно владел литературным (северным, или "мандаринским") наречием. Первое время мы занимались вместе с Жень-Женем, но тот вскоре остыл, его отвлекали другие заботы.

А я чем дальше, тем больше входил во вкус. И уже надеялся в подлиннике читать древних китайских философов, которых знал только по русским и английским переводам. И мечтал о будущих поездках в Китай.

В 1948-49 гг. в ящике моего стола лежала вырезанная из газеты карта, по которой я отмечал продвижение народных армий.

Я не верил тому, что писали о связях Тито, болгарских и венгерских коммунистов с гестапо и с англо-американскими разведками. Так же, как раньше не верил в реставраторские намерения и шпионскую деятельность Бухарина и Троцкого. Но тогда у нас любая оппозиция могла ослабить гарнизон осажденной крепости, повредить экипажу штормующего боевого корабля. И поэтому особо вредных оппозиционеров приходилось шельмовать смертельно...

А теперь социализм победил уже в нескольких странах, и Сталин говорил, что народные демократии должны идти своими путями. Почему же теперь нельзя допускать свободные дискуссии и товарищеские разногласия? Зачем опять так расправляться с оппозициями?

Но может быть, это все же нужно, потому что в Польше, в Чехословакии, в Венгрии, в ГДР, в Болгарии коммунисты сосуществуют с буржуазными партиями и, значит, по-прежнему требуется жестокая дисциплина? И ведь извне нам опять грозят - атомные бомбы, западнонемецкие реваншисты, все, кого пугают наши победы... И значит, опять надо закручивать гайки?..

Я не находил настоящего уверенного ответа на такие вопросы, но радовался, думая, что огромный Китай нельзя будет подчинить так, как подчинили восток Европы, и китайскую партию нельзя будет шельмовать так, как югославскую.

Стратегию Сталина я считал "в конечном счете" правильной. И уж во всяком случае был убежден, что изменить ее нельзя, а критиковать чрезвычайно вредно. Однако и тогда я понимал, что наше общество еще вовсе не социалистическое и называть его таким - значит выдавать желаемое за действительное. Потому что мы вступили только в самый ранний "рабовладельческий период первоначального социалистического накопления". (Эту теорему я придумал еще в первых спорах с Солженицыным.) Значит, неизбежны "варварские средства преодоления варварства". В этом меня убеждало все, что я видел, испытал на фронтах, в тюрьме, в лагере.

Некоторое время я надеялся, что победы и завоевания ослабят тот страх перед любым несогласием, из которого рождается государственный террор. Надеялся, что наши товарищи на Западе, - на ближнем - в народных демократиях, и на дальнем, где коммунисты уже становились членами правительств, - будут благотворно влиять на нас, помогут нам преодолеть варварские традиции и навыки. И тогда, наконец, станут реальными все гражданские свободы, которые пришлось отменять в 1918 году, - Ленин говорил, что это временная отмена, вызванная интервенцией и гражданской войной. Ведь и "Сталинская конституция" 1936 года вновь подтвердила и даже расширила эти гражданские свободы. Но они остались замороженными, потому что наступал фашизм, готовилась вторая мировая война.

Первые слухи о спорах с Тито показались добрыми предвестиями нового демократического развития в Коминформе. Но вскоре начались яростные проклятия "фашистской клике", процессы в Софии и в Будапеште, и некоторые офицеры на шарашке говорили вслух: "Скоро придется малость пострелять на Балканах... Дать жизни титовской банде... Очистить воздух".