Еще, пожалуй, мы можем распознать кое-какие причины того, что нас окружает в нашем обиходе. Но цели всего, нами созерцаемого, для нас непостижимы... Говорят, природа задается только одной целью -- "делать и разделывать"! Но, во-первых, это слишком пустое занятие для Божественной Силы, а, во-вторых, -- и неверно. Потому, что хотя основные свойства человека как будто остаются теми же во все века, но вместе с тем нечто в "образе нашей жизни" меняется до того, что наши отдаленные предки просто-напросто не узнали бы нашего мира и увидели бы чудеса, которые им и не снились. Значит, творится нечто, идущее вперед и достигающее некоей неведомой нам цели. Но жизнь наша слишком коротка, чтобы вы смогли хотя бы кое-что разгадать в этих планах Творца.
Возьмите Дарвина с его "Происхождением видов": по его мнению, человек вышел из обезьяны. Но если так, то почему же человек -- "венец творения"? Если гады, земноводные и вообще всякая допотопная тварь древнее человека, то ясно, что усовершенствование видов пойдет дальше. Возможно, что и человек, подобно всем предыдущим типам организмов, -- заменится чем-либо более совершенным -- будет, например, обладать "четвертым измерением" и т.п. И неужели это будет заслугою человека ("человек -- это звучит гордо"), а не творчеством природы?!..
Говорят еще о нашей -- "свободной воле". Какое сумбурное "учение"! Где же эта свободная воля, когда помимо нашей воли мы рождаемся и вопреки нашей воле мы должны умирать! И это во веки! И этого не переделаешь... Значит, покоряйся воле Всевышнего.
А зло? А ужасные и, по-видимому, несправедливые страдания? Неужели и это все от Бога?! Не вдаюсь в наши помыслы о Боге и Дьяволе, о добре и зле. Вижу, что и горести имеют свое тайное значение. Не ценилось бы добро, если бы не было зла; не была бы для нас великим сокровищем радость, если бы мы никогда не знали горя. Всякое однообразие притупляет нашу восприимчивость. Значит, все это вместе дается свыше и почему-то необходимо.
Самый страшный вопрос: что ждет нас после смерти? Увидим ли мы своих близких и самых драгоценных для нашего сердца? Обнажится ли "на том свете" перед ними наша душа до совершеннейшей глубины, до которой здесь, на земле, не проникал никто из них? И легко ли это нам будет? Не ужасно ли? И уцелеет ли между нами любовь?! И видят ли с того света близкие нам существа нашу измену их памяти? Прощают ли нас? Страдают ли? ("Заклинание" Пушкина, "Любовь мертвеца" Лермонтова).