Был конец февраля 1943 года.
Во время разговоров с девушками (одну из них звали Валя, а как звали ее подругу – неизвестно) я сказал, что немцы потерпели поражение под Сталинградом и капитулировали, однако этому не стоит радоваться открыто, чтобы не возбудить гнев самолюбивого лагерного управления. Попутно я узнал, что через два дня будет день рождения Вали, и пообещал ей, что мы придем в этот день с визитом в их барак. Валя нас предупредила, что посещение бараков, если нет специального разрешения, строго запрещено. Посмотрим...
Должен уточнить, что после окончания автошколы мы были одеты во все черное – брюки, куртка, шинель и пилотка: чем не танкисты? Для пущей важности (и по нашей личной инициативе) на пилотке оказался блестящий металлический череп с костями! Пойди узнай, кто мы!..
Накануне визита к Вале (нас было четверо) мы пошли на Александерплац, центральный черный рынок Берлина тех лет. На этом рынке можно было достать любые продукты питания. А также можно было наткнуться на сексотов гестапо, которые, как и продукты, имели свою "откупную" цену!
В условленный день, под вечер, мы сели на трамвай, идущий в Мариенфельде. Сошли на конечной станции и направились в сторону лагеря. Не прошли мы и ста метров, как загудели сирены, и мы услышали специфическое гудение союзных самолетов-бомбардировщиков. Голубые лучи прожекторов врезались в темное небо, и раздались первые залпы противовоздушной обороны. Внезапно в выси зажглось большое количество огоньков, подвешенных на маленьких парашютах. Визг пролетавших осколков заставил нас укрыться в небольшом домике на соседней строительной площадке. В окно, после каждого разрыва бомб, мы видели снопы искр и моментальное возникновение пожара...
В начале длинной аллеи, освещенной тусклым оранжевым светом подвешенных фонарей, находился пропускной пункт. Я сказал дежурному, что мы хотим видеть полковника Вольфа и что я прошу предупредить часового у главного входа о нашем появлении.
– Конечно, проходите, – сказал дежурный и открыл ворота.
Пока мы шли по длинной аллее, мы "засекли наш" барак, окруженный колючей проволокой.
Подходя к главному входу, мы увидели довольно пожилого часового, который старался открыть замерзшую задвижку
– Полковник Вольф придет попозже, – сказал часовой.
Отсутствие полковника оказалось счастливым совпадением. Мы сказали часовому, что дорога нам известна и что не стоит тревожить полковника Вольфа ради нас. За входной дверью барака, "в сенях", сидел старенький сторож. Мы очутились в широком и длинном, очень длинном, коридоре, по обе стороны которого находились комнаты. Нам шли навстречу или обгоняли женщины. Одни о чем-то говорили, другие проходили молча. У всех были осунувшиеся лица – или от изнурения, или от недостаточного питания. Их движения мне показались ускоренными, как будто они подчинялись какому-то механизму, регулирующему стандартную скорость.
Дойдя до указанного нам отсека, мы постучали в дверь, за которой услышали движение и приглушенный разговор. Дверь нам открыла Валя.
– Значит, не обманули? Как смогли дойти? Как вошли?
Мы очутились на пороге длинной комнаты. Справа и слева стояли двойные нары. Посредине – длинный стол, накрытый белой простыней. На столе было несколько листиков бумаги, на которых были разложены небольшие ломтики хлеба и отварного мяса. Кто из них не обедал сегодня и, может быть, даже не ужинал вчера, лишь бы было чем нас угостить?!
Принесенные нами продукты очутилась на столе. Восторженные возгласы девушек, давно забывших их вид и вкус. Первая рюмка-чарочка – "за новорожденную"! Появились гости из соседнего отсека, "пришедшие на чарочку". На какой-то момент было забыто, где мы находимся. Валя нам сказала, что она, как и многие ее подруги, из Харькова и что ее дом был на улице Фрунзе.
Девушки рассказывали, как их вырвали из родной среды, загнали сначала в спортивный зал, а потом силой погрузили в товарные вагоны. Другие попали в облаву на танцах – их погнали на вокзал в том, в чем они были!
Нас начали расспрашивать: кто вы, кто ваши родители, откуда вы знаете русский язык?
Вопросы сыпались в беспорядке.
Девушки открывали новый, неизвестный им мир – мир русской белой эмиграции. Мы отвечали на все вопросы как можно проще, искренне, избегая таких тем, которые могли быть неправильно поняты и ошибочно истолкованы. Но не скрывали исторической правды о том, что произошло в нашем отечестве.
Они "знали", что "бандиты" Белой армии, которые защищали имущих и притесняли бедных и несчастных, были изгнаны славной, пролетарской Красной армией, их любимой армией!
В этом бараке мы еще раз убедились, что ничего не знаем о нашем народе и что народ ничего не знает о нас. Зато мы установили, что этнически у нас одни и те же корни и что мы отделены друг от друга не естественным образом, а неоправданными обстоятельствами.
Языки начали развязываться. Нам рассказывали о жизни здесь, на этом заводе, который изготавливал запчасти для немецких танков, воюющих на восточном фронте.
– Представьте себе, что эти танки воюют против наших танков!
Говорили о невыполнимых производственных нормах, о постоянном недоедании.
– Сможем ли мы когда-нибудь поспать лишний часок-другой и есть сало?
– Война не будет вечной, – говорили мы. – И вы вернетесь, свободными, домой!
– Домой? Его больше нет! Больше нет ни наших сел, ни наших городов! Мы лишены нашей страны, потому что советские руководители нас обвиняют в измене и в предательстве! Но мы не перешли на сторону врага, мы никого не предали! Если бы нас лучше охраняли, мы бы не находились здесь! Вам это понятно?
Знали ли они, что их правительство объявило всему миру, что у Советского Союза нет пленных, а есть изменники и предатели?!
– Ну, ты уж и хватила, – сказала подруга. – После войны будет общая амнистия, и мы вернемся домой!
Я мог бы ответить, что у нас родины тоже нет, но мы это переносим легче – у нас никогда ее не было! Но я ничего не сказал: мы были людьми свободными, а они нет! Они были жертвами человеческого безумия!
Свободное копирование
