На фото: Дорога от станции Пушкино до Новой Деревни. Ок. 1968 года. Наш дом – на уровне грузовика справа.
И вот начались занятия. Было непривычно, что учителей теперь было много, а не один, как в начальной школе. С первого же дня класс распался для меня на две социально-экономические группы. Основанием для такого разбиения послужило качество пионерского галстука. У «буржуев» галстуки были шелковые и алые, а у «бедняков», к которым принадлежал и я, – хлопчатобумажные и грязно-красные. Конечно, мне тоже хотелось иметь шелковый галстук. Я подолгу вертелся у прилавка в магазине культтоваров, где шелковый галстук стоил почти вдвое дороже хлопчатобумажного, но дома о своем желании не заикался.
Но вот что интересно: моя подсознательная статистика показывала, что дети с шелковыми галстуками меньше хулиганили и лучше учились. И, несмотря на идеологияческую неприязнь к «буржуям», именно с этими ребятами, которых я уже отличал с первого взгляда не только по галстукам, мне хотелось общаться в первую очередь. Однако у этого желания был сильный противовес: я не любил навязываться. А предлагать свое общество корректно сам не умел и научить меня было некому...
К пятому классу у меня стало проявляться чувство влюбленности. Среди двухсот пятиклассников выделить привлекательную девочку труда не составило. Ее звали Люсей. Она сразу показалась мне намного превосходящей меня и по воспитанию, и по развитию, и потому с первой взгляда меня очаровала. Каждую перемену я вертелся возле нее, она училась в 5-а, я – в 5-в…
Однажды Люся была дежурной по этажу. Она стояла в дверях своего класса, и я решился пройти в ее класс мимо нее. Чем мое поведение ее не устроило, я уже вспомнить не могу, но затрещина запомнилась на всю жизнь. После этого моя влюбленность как-то быстро поостыла (и когда после окончания школы она вышла замуж за моего одноклассника, меня это никак не взволновало, но... задело).
Вскоре после этого моим кумиром стала одноклассница Наташа. Во-первых, она была отличницей, а во-вторых, несмотря на свой небольшой рост, бегала шустрее всех в классе (я же, напротив, бегал медленнее всех…). А так как я принадлежал к тем ребятам, которые стеснялись обнаружить свою влюбленность, то, естественно, Наташе ничего о своей симпатии к ней не говорил: я просто любовался ею…
Дома мои мысли о Наташе подогревались часто передаваемой по радио песней:
«Мы с тобою не дружили,
Не встречались по весне,
Но глаза твои большие
Не дают покоя мне…»
К великой грусти, с середины третьей четверти Наташа на занятиях больше не появлялась. В классе никаких разговоров по этому поводу не было. Много позже я узнал причину: острый порок сердца. Встретил я ее только через семь лет, уже после окончания школы. Из миниатюрной и шустрой девочки она превратилась в очень полную женщину. Меня, непутевого, она забыла, а напоминать ей о себе я постеснялся…
Я не знаю случаев, чтобы кто-нибудь из родителей относился бы с уважением к интимным чувствам детей. Влюбленность поднималась на смех, что нередко приводило к трагическим последствиям. Наверное, в целях самозащиты в моде у детей были всякого рода шифровки, не доступные взрослым. Из них запомнилась лишь одна: 5-15-25, что означало: я тебя люблю. Ребята эту условность знали, но вот вопрос: знали ли о ней девочки?..
***
В моей жизни не раз доводилось встречать диковинные растения и животные. В сумрачный сентябрьский день 1952 года, идя по внутренней лесной дорожке поселка, я увидел на земле два мертвых жука. Их размер был впечатляющим: сантиметров по пять в длину! И несмотря на мое постоянное пребывание в лесу, мне за последние полвека такие огромные жуки больше ни разу не попадались.
Я уже писал, что в послевоенном Подмосковье климат был очень влажный. Сейчас я вспомнил одно наглядное доказательство этого факта: почва под любой елью была сплошь покрыта молодыми елочками, а все ирригационные канавы в еловом лесу стремительно зарастали молодой порослью…
Однажды в холодный, с заморозками, ноябрьский день по пути в школу я услышал под мостом стоны: внизу под мостом, обхватив руками сваю опоры, лишь в ночной сорочке бултыхалась женщина. Я стал останавливать прохожих. Где-то через полчаса появился мужчина с толстой веревкой. Спустившись под мост, он обвязал веревкой тело женщины, после чего всем скопом подняли ее на мост. Выяснилось, что женщина хотела утопиться после семейной ссоры…
Как-то проходя по мосту с Вовкой Щелгачевым, он, вездесущий проныра, сказал, что недавно милиция гналась за одним грабителем, который награбленное – золотые часы (очень дорогая вещь в те годы) – выбросил в Серебрянку. В то время глубина реки у моста составляла метра четыре, к тому же на дне был также толстый слой ила. Так что отыскать «клад» не представлялось никакой возможности…
…А тем временем моя жизнь – и в школе, и дома – неотвратимо превращалась в пытку. Фабричная шпана устроила в классе настоящий террор. Каждый защищался сам за себя. Поэтому вся агрессия сосредоточивалась на самых слабых, каковых вместе со мной в классе было трое. Шпана сидела на последних партах и во время уроков беспрерывно расстреливала сидящих перед ними слабых ребят из рогаток. О нормальной учебе не могло быть и речи. А на переменах школа превращалась в пыточную камеру с изощренным садизмом. Так что средневековые пытки я познал и на своей шкуре…
Дома же начал самодурствовать отчим. Однажды я не вытерпел и поехал на работу к маме, которая в то время работала приемщицей стеклотары в Москве в овощном магазине на Солянке. Меня не интересовала ее реакция на мой краткий рассказ – с меня было довольно того, что мне было хорошо и спокойно. Я быстро вошел в курс работы и дважды по часу работал за маму.
Свободное копирование
