Перед войной через участок Барсова было решено провести высоковольтную линию: когда начали рубить ели, она, протестуя и защищая их, легла поперек дороги. Рабочие подняли ее как перышко и отнесли в дом, а после того она не выходила и не смотрела в окно (тоже местная "легенда"). В начале войны обе приживалки умерли. Ее дочь Мавочка - Ирина Федоровна Головина, физик, сотрудник НИИ - таскала на себе тяжелые продукты из Москвы. Когда немцы подошли вплотную к Яхроме, наши взорвали железнодорожный мост через канал. Взять Дмитров немцам не удалось, фронт в наших краях был "на излете", повернул обратно... Ездить на Влахернскую стало невозможно, и поздней осенью Мавочка успела забрать в Москву самую знатную представительницу местной элиты.
Слухи витали с прошлого года: будут строить канал Волга-Москва. Над Влахернской нависла черная туча: он пересечет болотистую низину вдоль железнодорожной линии от Икши до Яхромы, отрежет Свистуху от станции, превратит реку в водохранилище, и многие деревни будут выселять. Аборигены отмахивались от этих слухов, и напрасно: летом 1933 года началось. Уже сносят Голявино, переселяют Морозки на гору, уже рубят заросли на трассе. Нагнали тысячи рабов. По дороге на станцию зияет колоссальный ров, и в нем трещит одинокий экскаватор; для пешеходов оставлена узка "бровка", по обе стороны ее внизу копошатся в жидкой глине серо-бурые, как вши, существа в мокрых телогрейках. Моросит дождь... Они откидывают землю лопатами и толкают по доскам и грязи тяжеловесные примитивные тачки (бульдозеров еще нет в помине). Вся земля долины Яхромы разворочена и осквернена... Приехав из Москвы, мы с папой идем по этой перемычке на турбазу. Получили по карточкам хлеб. Скользко, пронизывает nw ветер. Снизу тянутся корявые, измазанные глиной руки, хрипят простуженные голоса: "Хлебушка подайте... Покурить бы... Киньте "бычка" (окурок)... Хлебца..."
Сбросили им хлеб, обойдемся, отец сунул в лапу пачку папирос, их тотчас же расхватали. Вдруг окрик: "Эй вы там, проходите, живо!" Наверху стоят солдаты в брезентовых плащах и синих фуражках НКВД. Хладнокровно курят "Беломор" и сплевывают в ров. А прохожие? Одни жалеют, бросают корки, ошурки, окурки; другие без оглядки спешат мимо (самим не хватает); третьи зло матерятся: "Туды их, сволочь, поделом сидят, шпионы, враги народа!" А кто они, die da unten? Раскулаченные мужики, инженеры-вредители, жалкие попы и поэты, неугодные партийные товарищи и прочие. Прохожие, рабы, конвой - все тот же русский народ-богоносец, моральный долг перед которым так терзал совесть возвышенных интеллигентов. В XIX веке барышни в платочках шли в народ, в XX веке народ вломился к ним в души в кованых сапогах.
На пригорке около станции отгорожен колючей проволокой облысевший участок, на нем расплющились гнусные бараки. От них разит вонью, тухлой рыбой и гнилой капустой. Зеки мрут "от живота", как мухи. Деденевские жители знают, что их тела зарывают кое-как в березовой роще около шоссе, что ночью их раскапывают и жрут голодные псы, но люди предпочитают молчать - и пожалеть-то страшно, не то что возмущаться: граждане, берегите свои нервы! Самое лучшее средство от меланхолии - не смотреть в ту сторону. Понятно. Никому не хочется угодить в ров...
Туристы и дачники тоже притихли; погода испортилась, жить на базе стало невесело и трудно, мы раньше времени уехали в Москву.
Свободное копирование
