В 5 часов утра мы выступили. На юго-восток от нас высилась Мартинова Чука. Это чудовище, по низу покрытое густым лесом, одевавшим его более чем на версту вверх, вдруг преполовинивалось пустым пространством, закрытым облаками, над которыми блистала шапка вечных снегов. Пустяки дело!
И вот начали мы ползти вверх, окружённые высоким буковым лесом. Ползли, ползли, ползли… стали! Пройденная одна десятая пути уже показывала нам всю нашу неприглядную будущность. Не знаю, правда ли наши лошади смотрели на нас с горьким упрёком и презрением, или мне это только показалось, но точно помню, что Монев прислал ко мне своего адъютанта с ехидным вопросом, достаточно ли мы отдохнули.
Достаточно! Крути-гаврила! Пошли дальше. Удивительное дело: со второго часа как будто прекратилась невыносимая боль в ногах. Они словно одеревенели и двигались сами по себе. Опять вползли куда-то и опять остановились.
На этом втором привале я обратил внимание на большое количество зимнорода, росшего вокруг нас. Это странное растение представляет собою два листа формы ландыша, растущие от одного корня, плотно охватывающие друг друга и образующие зелёный бутон, напоминающий бутон тюльпана. Когда зимнород созревает, то бутон раскрывается, а внутри оказывается невысокий стебелёк, покрытый четырьмя поясками, состоящими из двух продолговатых и двух кругленьких шариков. Верхний поясок усажен продолговатыми зёрнышками, похожими на пшеничные. Следующий поясок имеет тоже продолговатые зерна, но с тонким волоском сверху. Третий меняет свой цвет и форму: из кремового цвета двух первых поясков становится лиловым. Четвёртый, почти белый, состоит из круглых шариков, как и третий. Это растение обладает пророческим свойством: верхний "этаж" представляет пшеницу, второй – овёс, третий – виноград, четвёртый – кукурузу. За четыре года моего пребывания в Болгарии зимнород ни разу не оскандалился. Ежегодно ширина поясков меняется. Из году в год один или другой из четырёх поясков становится уже других. Болгарский земледелец уже с мая месяца определяет урожай представленных зимнородом злаков. Чем шире и полнее один из поясков зимнорода, тем больший он предсказывает урожай либо пшеницы, либо овса, либо винограда, либо кукурузы. Растение это появляется в конце мая и исчезает к концу июля.
Но…зимнород - зимнородом, а ноги – ногами! Надо ползти дальше. Около полудня добрались мы до заброшенной лесопилки, где остановились на большой привал. Если до сих пор лес, по которому мы шли, был главным образом буковым с редко встречавшимися дубами, вязами, грабами и прочими деревьями, то отсюда он всё более и более становился сосновым, пока не стал им окончательно. По мере подъёма уменьшалось и «народонаселение» леса. На первых пяти-шести переходах можно было видеть и диких коз, и каких-то длинноногих животинок, напоминающих серну, много ястребов и коршунов. Из-за камней выглядывали любопытствующие ящерицы, запоздавшие удалиться саламандры, в большом количестве гадюки с мягким рогом на носу пятиугольной головы (говорят, очень ядовитые). А щебетанье птиц наполняло весь лес.
Но в сосновом бору нам не пришлось встретить ни одного обитателя: или они разбегались перед головой нашего отряда, или их вообще не было. Исчезли и птицы. Так, поднимаясь всё выше и выше, достигли мы широкого плоскогорья. Лес кончился. Поблизости слева тянулась полоса деревьев, отчеркивающая лёгкий косогор, по которому шла наша дорога. Направо - открытое пространство с версту длиной, переходящее в высокие скалы, за которыми виднелась снежная шапка горы. Впереди -бегущая вдоль по косогору ровная тропинка, уходящая куда-то вдаль.
При выходе на плоскогорье был сделан последний привал. Впервые за весь день ко мне подошёл Монев, объяснивший мне цель нашего путешествия по горе. Восставшие, ограбив Государственный банк в городе Фердинанде, собираются унести свою добычу в Сербию и пойдут по той дороге, которую мы через час осилим. Показал он мне впервые за время наших совместных действий также карту и зарисовки нашей будущей засады. «Подробности мы обсудим на месте, после того как вы выберете позицию для пулемётов, – сказал он, – а теперь двинемся «оште малко» вперёд».
"Оште малко" действительно оказалось коротко, и всё движенье по плоскогорью продолжалось не более часа. За всё время этого последнего перехода Монев оставался с нами и шёл рядом со мною. О происшествиях вчерашнего дня между нами не было сказано ни слова. Мы оба старательно избегали касаться тем, относящихся к недавнему, но уже прошлому. Помню, что, по словам Монева, с отходящим отрядом красных должны были следовать Димитров и Коларов (будущий председатель Коминтерна), везущие с собой золото, украденное из Госбанка. Предпринятая нами единственно возможная дорога имела целью опередить отходящую коммунистическую банду и «захлопать» её в таком месте, где никакое спасение даже отдельных людей было бы невозможно. Наше восхождение по Мартиновой Чуке дало нам возможность обогнать "товарищей" часов на пять, так что у нас имеется большой срок для выбора позиции. Во время моего разговора с Моневым было уже 5 часов вечера. Следовательно, наша встреча могла произойти не раньше 10–11-ти часов ночи, то есть в полной темноте. Хм!
По дороге я обратил внимание на разделённые длинные пространства земли по правую руку нашего движения. Но кто же работает на такой высоте? Какой злак может расти здесь? На мой недоуменный вопрос, Монев ответил: «Кабаны. Да вон они!» И он передал мне свой бинокль.
Действительно, в шестистах шагах от нас я увидел то, чего до сих пор мне никогда ещё не приходилось видеть: это было стадо из нескольких сотен диких кабанов, пасшихся совершенно спокойно и не обращавших на нас никакого внимания. В Галлиполи мне приходилось видеть 20–30 кабанов, пасшихся вместе, но здесь их было так много, что просто казалось невероятным. Я не видел ни одной головы, а только спины, так что вся эта орда напоминала движение форели в период метания икры.
– Жаль, что нельзя подстрелить одного! – сказал я Моневу.
– Да Вы взбесились! – воскликнул он. – При первой опасности вся эта лавина бросится на нас, и ни один из нас не уйдёт живым – всё будет снесено на их пути. Здесь никакая охота на них невозможна. Поздней осенью они спускаются в леса, где расходятся на большие расстояния группами в 10–12 штук в поисках пищи, а весной с появлением первой зелени снова возвращаются сюда всем стадом. Если их не трогать, то они не представляют собой никакой опасности, но Боже сохрани обеспокоить их: это гарантированная смерть.
Но вот мы оказались на месте, и я убедился, что Монев знает всю эту местность, как свои пять пальцев. Плоскогорье кончилось. Мы остановились над отвесным скалистым обрывом, под которым проходила дорога, а по ту сторону её снова поднималась отвесная скала. Ширина дороги не превышала 4-х саженей, а стиснувшие её скалы доходили до 7-8 саженей. В общем, «Фермопильское ущелье». Лучшей позиции для засады и придумать было бы невозможно.
До самого наступления сумерек, весь отряд занялся баррикадированием выхода из этого коридора, усыпав его конечный пункт прикаченными туда большими камнями, исключавшими всякую возможность движения подвод по дороге. Оба моих тяжёлых пулемёта, по требованию капитана Монева, были расположены в семидесяти шагах впереди, а два лёгких – с обеих вершин скал, стискивавших дорогу.
Сильно смущало меня то обстоятельство, что между моими пулемётами и точкой их прицела должна была находиться небольшая часть отряда Монева (пятеро солдат и офицер-болгарин). Их задача заключалась в преграждении дороги для неизбежного конского дозора и обращении его в бегство. Путь отступления этому дозору должен был быть отрезан капитаном Моневым. Вся операция должна была пройти без единого выстрела, дабы не потревожить главные силы противника и дать ему возможность втянуться в ущелье, где уже никакое спасение не было бы возможно. Но действовать предстояло в полной темноте. Когда открыть огонь? Как узнать о развитии операции? На эти мои недоуменные вопросы Монев ответил: "Ште виждите" (увидите). А что я мог увидеть ночью? Передо мной чёрная дыра выходящей из скал дороги, а кто находится в этой дыре, свои или чужие, определить невозможно. «Я предупрежу вас, – сказал Монев, - когда вы должны начать стрелять, а ответственность беру на себя». И он покинул нас, нырнув в глубину леса.
И вот в полной тишине наступившей ночи погрузились мы в томительное ожидание. Молчат над нами вершины снеговых гор. Молчит внизу лес. Полная тишина. Бесконечно долго тянется время. Который час, никому неизвестно: часов ни у кого нет. Жуём кашковал и запиваем ракией. Ни звука, ни шороха! Ждём.
Показалось мне, что долетел до моего слуха не то человеческий голос, не то крик филина, и опять всё смолкло. Спустя продолжительное время снова послышался тот же звук, но уже гораздо явственнее, а к нему присоединился другой, похожий на визг. Мы насторожились. Или филин задрал зайца, или Монев перехватил и зажал в ущелье отступающий коммунистический отряд. Что из двух?
Наше сомнение вскоре было рассеяно присланным ко мне от капитана Монева унтер-офицером, сообщившим мне, что я могу снять мои пулемёты и дать людям отдых, так как завтра с рассветом мы идём дальше. "Всички вземали!" (Всех взяли!) -торжествующе добавил болгарин.
Вот те и бой! А мы тут причём? Конечно, очень обидно не выпустить ни одной пули и выиграть сражение чужими руками. Гордиться тут не приходится, так мы и не гордимся: всё было сделано без нас, а наше участие выразилось в поглощении кашковала и в томительном ночном ожидании. Всё что произошло, нам неизвестно.
Проведённый нами остаток ночи никак нельзя было назвать спокойным, так как температура горных высот и непосредственная близость снега неприятно действовали на весь организм и особенно на зубы, не прекращавшие лязгать. Кроме того, ещё до рассвета мы были разбужены внезапно открывшейся ружейной стрельбой, происхождение которой оставалось для нас непонятно. Пришлось принять все меры предосторожности и покорно дожидаться развёртывания событий. Впрочем, огонь скоро прекратился, а затем с первым проблеском зарождающегося дня ко мне был прислан болгарский унтер-офицер, передавший приказание грузить пулемёты на вьюки. От него же я узнал, что все захваченные ночью коммунисты были расстреляны под утро.
Повёл нас унтер на соединение с основным отрядом, которое и произошло на горной дороге, где нас уже ждала колонна. В хвосте её я заметил четыре или пять подвод, вероятно, принадлежавших захваченным нами коммунистам и, также вероятно, гружёных золотом. Странным было только то, что подводы эти не охранялись нашим воинством, а скромно довольствовались одним своим возницей. Уже почти в самом низу я узнал, что Димитров и Коларов успели уйти в Сербию за сутки до нашего появления на Мартиновой Чуке, а перехваченный нами отряд (до ста человек) являлся только арьергардом. Золото же исчезло вместе с двумя вождями "пролетариев всех стран".
Дорога, по которой мы теперь спускались с горы, была усыпана мелкими камнями естественного происхождения, а не насыпанными дорожным ведомством. Сбегала она очень круто, шла лесом и привела нас часам к трём дня к небольшому монастырю Святого Иоанна Рыльского.
Это был не знаменитый Рыльский монастырь, а совсем маленький, воздвигнутый в честь того же святого. Во времена турецкого владычества здесь разыгралась чудовищная драма: несколько тысяч болгар были окружены турками и изрублены. Трупы подвергшихся бойне мужчин, женщин и детей были лишены погребения и лежали кучами более двадцати лет, уничтожаемые гиенами, шакалами и воронами. После освобождения Болгарии высохшие и оголённые кости и черепа были собраны в большие глубокие дубовые лари, которые ныне стояли вдоль внутренних стен большой монастырской церкви, наполненные до краёв своим жутким содержимым.
Запомнилась мне чудотворная икона Божьей Матери. По преданию, один из янычар рассёк ятаганом лик Богородицы. Из рассечённого лика потекла кровь. Икона эта поставлена на невысокий помост, весь увешанный нательными крестиками, ожерельями из золотых монет, всевозможными украшениями, чашами и прочим. Окрестное население во всех безвыходных положениях своей жизни: тяжёлых болезнях, горестях или иных страданиях - несёт этой иконе своё покаяние и возлагает на неё все свои надежды. Приходящий кается, объявляя свои грехи вслух перед всеми прихожанами, целует землю под иконой и прикладывается к лику[31]…
Примечания:
30. Коммунистическое восстание в Болгарии вспыхнуло в сентябре 1923 года преимущественно на северо-западе страны и было полностью подавлено к началу 1924 года.
31. Продолжение рассказа утеряно.
Свободное копирование
